«Что такое три медняка в кармане у молодого парня, как не снежинка в огне, как не бутылка, стоящая перед вами, беспробудные пьяницы?»  1. Имя и прозвище: Тиль Уленшпигель, "Кобель". 2. Раса персонажа: Человек. 3. Возраст: 28 4. Внешний вид: Строен, скорее даже худощав. Лицо хитрое, немного насмешливое: зелёные глаза с неким прищуром и вечным беспокойством, прямой нос и щетина. Тиль носит тёмные волосы средней длины, зачёсанные назад без особой заботы о причёске. Одет в накидку, украшенную разрезами, поверх которой — дублет; низ прикрывают шоссы. 5. Характер: Хитрец, шутник и балагур, так же плут; имеет чувство справедливости, жизнерадостен и жизнелюбив, крайне смел, да упёрт; бабник и пьяница. 6. Голос:  |
БИОГРАФИЯ.
I. Пролог.
В королевстве Остфарском, в Стхаёльхейме, когда эндель уже распускал лепестки на кустах боярышника, у Брюна родился сын Уленшпигель.
Повитуха Варэна завернула его в тёплые пелёнки и, осмотрев головку, показала на кожицу.
– В сорочке родился, под счастливой звездой! – весело сказала она. Но тут же заохала, заметив на плече ребёнка чёрное пятнышко. – Ай-ай-ай! – запричитала она. – Эта чёрная отметина – след чёртова когтя.
– Стало быть, господин Ирхаал нынче поднялся спозаранок, коли уже успел поставить на моём сыне метку, – молвил Брюн.
– Да он и не ложился, – подхватила повитуха, – певец зари только-только ещё будит кур.
С этими словами, передав младенца с рук на руки Брюну, она удалилась.
Вслед за тем сквозь ночные облака пробилась заря, ласточки, щебеча, залетали низко-низко над лугом, и наконец на востоке солнце явило в море багрянца свой ослепительный лик.
Брюн растворил окно и сказал Уленшпигелю:
– Мой в сорочке родившийся сын! Вот его светлость солнце приветствует Остфарскую землю. Как прозреешь – погляди на него, а когда-нибудь потом, если тебя вдруг одолеют сомнения и ты не будешь знать, как поступить, спроси у него совета. Оно ясное и горячее. Будь же настолько чист сердцем, насколько ясно солнце, и настолько добр, насколько оно горячо.
– Брюн, муженек, ведь ты поучаешь глухого, – заметила Барбара. – На-ка, попей, сынок.
С этими словами мать подставила новорождённому свои естественные сосуды.
Пока Уленшпигель сосал её грудь, в поле проснулись все пташки.
Брюн вязал хворост, а сам поглядывал, как его благоверная кормит Уленшпигеля.
– Жена, – сказал он наконец, – а что, молочка у тебя довольно?
– Кувшины полны, – отвечала она, – да вот радость-то моя не полна.
– Такой счастливый день, а ты пригорюнилась.
– Я вот о чем думаю: в кошеле у нас – вон он висит на стене – монетки какой завалящей и той нет.
Брюн снял кошель, но как он его ни встряхивал, звона, услаждающего слух, в ответ так и не раздалось. Это озадачило его. Но он все же счёл своим долгом успокоить благоверную.
– Не тужи! – сказал он. – В сундуке у нас лепёшки, – вчера Варэна принесла, – так? Вон я вижу здоровенный кусок мяса – тут ребёнку дня на три молока хватит, – правда? В углу притулился мешок с бобами, он нам с голоду помереть не даст, – верно? А горшок с маслом померещился мне, что ли? А на чердаке у нас яблоки румяные в полном боевом порядке выложены десятками – ведь не во сне же я их видел? А бочонок ёльтхского хмельного? – Разве этот толстяк, у которого в брюхе живительная влага, не сулит нам гульбы?
– Да ведь надо будет два перка священнику отдать да йат в церковь – за мольбы, – сказала Барбара.
Тут с большущей охапкой травы вошла Варэна и сказала:
– Для младенчика в сорочке я принесла дягиля – он хранит человека от распутства – и укропа – укроп зло отгоняет...
– А травы, что привораживает флоринги, ты не принесла? – спросил Брюн.
– Нет, – отвечала та.
– Ну так я пойду погляжу, нет ли её в канале.
Брюн взял удочку, сеть и вышел из дому в полной уверенности, что никого по дороге не встретит: ведь до "Anor vi Rhûn" – так в его землях называется шестой час утра – оставался ещё целый час. Он подошёл к местному каналу, неподалёку от моря. Наживив удочку, он забросил её в воду и закинул сеть. На том берегу нарядный мальчуган спал как убитый на холмике из ракушек. Брюн нечаянно разбудил мальчугана, и тот, вообразив, что это стражник, что он сейчас поднимет его с ложа и как бродягу отведёт в темницу , чуть было не задал стрекача.
Однако, узнав Брюна, мальчик быстро успокоился, а Брюн крикнул ему:
– Хочешь заработать шесть флорингов? Гони рыбу ко мне.
Мальчуган, уже довольно пузатенький, вошёл в воду и, вооружившись стеблем камыша с пышной метёлкой, стал гнать рыбу по направлению к Брюну.
Наловив рыбы, Брюн взял удочку и сеть, да перешёл через мост, направившись к базару распродавать рыбёшку. В городе отца Уленшпигеля Брюна все звали "Lídir", то есть рыбаком. Волосы у него были чёрные, глаза — блестящие, кожа — под цвет его товара, за исключением воскресных и праздничных дней, когда мыла у него в лачуге полагалось не жалеть. Это был приземистый, плечистый здоровяк с весёлыми глазами; Тиль в будущем унаследует всё это к себе.
Когда на склоне дня и с наступлением вечера он отправлялся по дороге к базару промыть пивцом свою глотку и продать рыбу, женщины, на порогах домов дышавшие свежим воздухом, приветствовали его:
— Добрый вечер, рыбак! Светлого тебе пива!
— Добрый вечер! Неутомимого вам супруга! — отзывался Брюн.
К закату он всё распродал, благо пузатый мальчишка помог тому не особо трудиться. На вырученные деньги тот планировал закатить пирушку, которая, собственно, и была организована в честь рождения младенца. Пиво, хлеб, супы, мясо и овощи стояли уже на завтрашнем столе. Приглашения были отправлены всем соседям, которых было не так и много — 2–3 дома с довольно большим расстоянием друг от друга. Они жили близ водоёма, поодаль от града и прилегающей к нему деревни, в четырёх часах ходьбы.
Пирушка была в самом разгаре: стол вытащили на улицу, и в слабом освещении гости балаганили, покуда ребёнок был поодаль — в люльке, соструганной ещё отцом Брюна, то есть дедом Тиля, который скончался за год до его рождения. Матушка время от времени поглядывала за мальцом: зверьё тут не появлялось, а потому она не боялась ни о чём, а воров, аль ушлых софелийцев, тем более. Однако, когда большая часть сидевших за столом захмелела, а малый Тиль спал, послышался вопль.
К столу, вся дрожа, вбежала Варэна.
— Что с тобой, соседка? — спросил он.
— Ох! — простонала повитуха и, прерывающимся от волнения голосом, заговорила: — Нынче ночью злые души косили людей в граде, точно косари траву... Девушек заживо в землю закапывали! На их трупах палач плясал... Камень девять месяцев кровоточил, а нынче ночью распался, кабы на малыша не прошло!
— С нами Флоренда сила, с нами Флоренда сила! — запричитала Барбара. — Недоброе сулят Остфару этакие страсти...
– Ох! – простонала повитуха и прерывающимся от волнения голосом заговорила: – Нынче ночью злые души косили людей в граде, точно косари траву... Девушек заживо в землю закапывали! На их трупах палач плясал... Камень девять месяцев кровоточил, а нынче ночью распался, кабы на малыша не прошло!
– С нами Флоренда сила, с нами Флоренда сила! – запричитала Барбара. – Недоброе сулят Остфару этакие страсти..
– Во сне ты всё это видела или наяву? – спросил Брюн.
– Наяву, – отвечала Варэна.
Да как бы не были предупреждены все, оно свершилось.. Народ не врёт, и "скверно захоронённые злые души" выйдут забирать младенцев и молодых девиц, к третьему часу ночи, когда гулянка шла на спад а Уленшпигель крепко спал, то не так далеко от люльки показался красно-жёлтый след а над ним сверкающий шар подобный солнцу, однако оно веяло не нежное тепло, а страх и жажду спасти младенца.. Отец ринулся спасать своё чадо, и как только дотронулся то.. Оно сдетонировало, зажгло всего его, но тот на большое везение выжил, однако.. Больше никогда не увидит, слеп, а так-же ожоги на коже остались столь ужасными. Праздник обернулся в горе.
II. Мы всему тебя научим.
Прошло шесть лет с того происшествия. Семья ушла на спад, хоть и долго держалась за счёт займов соседей и подачек стариков со стороны материнской линии. Но так не может продолжаться долго. Барбара не имела работы — она всё своё время проводила дома и занималась обычной бытовой деятельностью. Брюн же лежал лишь на кровати, время от времени выходил на порог, чтобы подышать воздухом, и снова продолжал лежать, полностью потеряв свой дух и настрой. Тот знатно исхудал — и даже не из-за материального положения, которое было явно печальным за счёт потери кормильца, а скорее из-за эмоциональных переживаний о том, что оставил семью в бедности.
Сам Тиль подрос, научился говорить и ходить довольно поздно. Отцовского внимания получал вдоволь, хоть и был каким-то поникшим, постоянно твердив, что не сможет обеспечить ему хорошее будущее. Но матери просил об этом не рассказывать, чтобы она не держала такого горя.
Соседи доносили, что из Уленшпигеля выйдет великий балагур и проказник, но сердце у него будет доброе, потому как он сын Брюна. А Брюн — труженик славный и исправный, был честным, добросовестным и праведным трудом добывал хлеб свой. Тот рук не покладал, права-законы соблюдает, трудился хоть и до поту, да без ропоту. Никогда не унывал до случая шестилетней давности, песни распевал — того ради он послужит примером сыну.
Юный Уленшпигель по всему свету пройдёт, ни в одном месте прочно не осев. Кем-кем он только не будет: и крестьянином, и дворянином, и ваятелем, и живописцем! И странствовать ему по белу свету, славя всё доброе и прекрасное, а над глупостью хохоча до упаду.
В целом это больше напоминало утешение, чем какое-то "предначертание", но глядишь, да сбудется.
Долго так продолжаться не могло. Отца переклинило, и ранним утром, когда ещё петухи спали, тот собрал немногочисленные вещи мальца и, пробудив его, куда-то повёл. На улице ждал один из старых товарищей отца, втроём ступали по росе на траве. Все вопросы пресекались до момента, пока они не дошли до повозчика. Посадив туда юнца и отдав последние достатки, Брюн наказал ему путь к известному в местных краях замку, где находился остфарский цех охотников на нечисть.
"Там его всему научат, — думал Брюн, — и дадут ему хоть какое-то будущее."
Уленшпигеля отняли от груди, и он рос среди нового коллектива. А как обстояли дела дома, ему больше было неизвестно, к сожалению.
Мальца в крепости приняли с некой опаской, хотя и не скрывали, что им бы понадобилась новая кровь, всего-то за еду да кров. Поэтому Тиля взяли за врата. Отношение к нему было неоднозначным в первое время, однако позже он сдружился с куда более старшими. Те ему поведали, что к чему, и поручились обучить охотничьему делу.
Что сказать о поведении Уленшпигеля когда тот рос среди охотников — он был шутливым и балагурным. Вспомнить, например, один случай у врат крепости.
Уленшпигель сидел за вратами в сарайчике и от скуки мастерил из башмака одного охотника кораблик. Он уже воткнул в подошву грот-мачту и продырявил носок, чтобы поставить там бушприт, как вдруг в дверях показалась верхняя часть тела всадника и голова коня.
– Есть кто в крепости? – спросил всадник.
– Есть, – ответил Уленшпигель, – полтора человека и лошадиная голова.
– Это как же? – спросил всадник.
– А так же, – отвечал Уленшпигель. – Целый человек – это я, полчеловека – это ты, а лошадиная голова – это голова твоего коня.
– Где Ламме и Ромена? – спросил путник.
– Ламме делает так, чтоб было и шатко, и валко, а Ромен старается осрамить нас или же ввести в убыток, – отвечал Уленшпигель.
– Говори яснее, – молвил всадник.
– Первый роет в поле глубокие ямы, чтобы туда свалились твари, которые топчут наш посев, – продолжал Уленшпигель. – Второй пошёл денег призанять на выпивку, потратил всё жалованье. И вот если он вернёт их не сполна, то это будет срам на нашу голову, а если отдаст с лихвой, то это будет нам убыток.
Тогда путник спросил, как ему проехать.
– Поезжай там, где гуси ходят, – отвечал Уленшпигель.
Путник уехал. Но когда Уленшпигель принялся из второго башмака делать галеру, он возвратился.
– Ты меня обманул, – сказал он. – Там, где плещутся гуси, – грязь невылазная, трясина.
– А я тебя посылал не туда, где гуси плещутся, а туда, где они ходят, – возразил Уленшпигель.
– Одним словом, покажи мне дорогу, которая ведёт в Ёльтх, – молвил путник.
– У нас в Остфаре передвигаются люди, а не дороги, – возразил Уленшпигель.
Ламме и Ромен были для Тиля некими наставниками. Первому было немного за сорок, а второму и двадцати не было. Им больше всего приглянулся юркий хлопец. В целом они были единственными, кто заботился о нём и помогали тому стать подобным им. Первый учил премудростям и тонкостям охотничьего дела на тварей, а второй обучал мальца выпивать и подманивать девиц. Разве это не менее важно?
Они, по сути, заменили родителей Уленшпигелю, хоть и не могли дать тому больше возможного — например, научить читать и писать. Поэтому тот оставался безграмотным, напоминая о своей крестьянской натуре.
III. Птенец вылетел из гнезда.
Уленшпигелю было шестнадцать лет, когда он впервые вышел на охоту вместе со своими старшими опекунами. Ему дали арбалет, чтобы юнак не лез вперёд всех, и охапку болтов. Так они вышли с ним к омуту. Нынче было спокойно, и им пришлось выкуривать хоть кого-то. Разбив шатёр, те уселись распевать песни и поучать Тиля историями, пока из воды или из-за деревьев не послышится нечто.
И вот, когда все уже засыпали, послышался вой и скрежетание зубов. Из омута вылезли утопцы, или же "Лакуста" по-охотничьему, штуки четыре. Тиль услышал это первым и пробудил остальных. Выйдя из палатки, он увидел толпу гуманоидов ростом 4,92–5,25 фута. Они немедля ринулись на растерянных охотников, и пока двоица пила зелья, Уленшпигель заряжал свой арбалет.
У тварей были внушающие уважение челюсти и действительно очень острые зубы, в том числе непомерно длинные верхние клыки — четыре, по два с каждой стороны. Когти, пожалуй, были острее рысиных, хоть и не такие крючковатые. Чудовищный, душераздирающий, сумасшедший визг разрывал ночь, потрясая ткань шатра.
Они щёлкали зубами — уже короткими — перед лицом Ламме. Ромен ударил одного мечом в лицо. Нельзя было терять ни минуты. Тиль выругался, поджёг древко болта от тлеющего костра и выстрелил в голову второго, пока Ламме разбирался с третьим и четвёртым.
Вышедший из воды утопец мучился от огня Уленшпигеля, издыхая на пламени. При взгляде на его маленькое тельце казалось, будто это не тельце урода, в котором только что билась ненависть, а какой-то кривой, узловатый корень. Рот, широко раскрытый, точно в предсмертном крике, был полон кровавой пены, а морда мокра от слёз. Остальные погибли менее мучительно, если в целом по отношению к ним это уместно. Те были разрублены и скинуты в воду.
Вот так прошла первая настоящая охота молодого паренька.
Дальше, с взрослением, тот усовершенствовался, учился употреблять зелья. Ну, конечно, не забывал о веселье и… охоте. Та приносила ему адреналин, и он именно поэтому продолжал заниматься этим. Стал зависимым от этого. Ну а ещё, он больше ничего не умел. Охота и правда приносила ему заработок, хоть и не такой большой, как полноправным членам цеха, однако на одёжу хватало.
Спустя пять лет от того случая, к королевству Остфарскому прибыли такие же охотники. Те, в целом, имели некую связь с цехом раньше — хобсы, — и предложили молодой крови более щедрую плату. Ну, и пиво с капустой да сосисками за то, что они отправятся в Хобсбург, примкнув к отрядам волкодавов, мол, не хватает профессиональных рук. Тиль был не особо-то и против, а поэтому направился вместе с ними в Гран-Флерсер, где был принят местным отрядом волкодавов. Те ему быстро пояснили и провели краткий экскурс насчёт "ведьм", с которыми Тиль не особо-то встречался, а если быть точнее, то ни разу. За месяца два они его натаскали, как бороться и с таковыми, а дальше пустили к отряду.
Они, за правду, словили одну такую, да забили камнями и болтами, а после прилюдно сожгли.
Если больше не разглагольствовать, то до самой отправки в Заокеанье Тиль пробыл в Хобсбурге, путешествуя от провинции к провинции, знакомясь с множеством славных парней. Пил, охотился, гулял по девицам и дебоширил. На пути повстречались ему нацхеры, арахниды и так далее — не так много сверхъестественного. Ну а в Заокеанье он направился именно за этим — чтоб сразить как можно больше чудовищ, получить от этого удовольствие, а ещё лучше — монеты.
Однако была и другая причина таковой охоты в новые земли. В Хобсбурге тот загулял сразу с тремя барышнями — да не с простыми, а с жёнами знатных и купцов, — и обрюхатил сразу троих, зачав себе мальцов. А Тилю это, разумеется, не надо, поэтому тот уплыл на первой каракке.
Последнее редактирование:
