Имена, прозвища и прочее: Лаклан, Лак.
OOC Ник: Laclan
Раса персонажа: Гару
Возраст: 18 лет (18 лет на момент прибытия)
Внешний вид:
Худощавое, но мускулистое тело, ста восьмидесяти сантиметров роста. Часть тела покрыта татуировками синего цвета. Без шрамов. Его длинные волосы имеют насыщенный рыжий цвет и всегда заплетены по настроению. Бородка также зачастую аккуратно заплетена. Глаза ярко зелёные. Взгляд вечно живой, скачущий по лицу собеседника, лукавый, словно у того всегда в голове озорные мысли.
Характер:
Молодой и любопытный, Лаклан с первого взгляда кажется беззаботным балагуром, всегда с насмешкой на губах, с историей наготове и с острым языком, который не щадит ни врагов, ни союзников. Он - Рагабаш, дия Новолуния, и его природа ставить под сомнение всё, задавать неудобные вопросы и плести интриги, которые рано или поздно приведут к проблемам… или к хаосу.
Как истинный сын Фианна, он носит в себе вечно поющую кровь старых песен и битв. Музыка, поэзия и алкоголь для него - не просто удовольствия, а способы выражать свою любовь к Гейе. Лаклан умеет быть обаятельным, но чаще его обаяние пронзено язвительным сарказмом.
Лаклан легко влюбляется. Быстро, стремительно, как только чьё-то слово заденет его сердце или чей-то взгляд его гордость. Для него это похоже на вдохновение: он может посвятить стихи, петь под луной, драться в одиночку против любых врагов ради имени, которое шепчет во сне. Но так же быстро он остывает, сбивая с плеч пыль очередной драмы.
Под его усмешкой - хитрость, за смехом - осторожность, а за показной легкомысленностью - готовность встретить врага и, если повезёт выжить, сочинить о ней балладу. Он смеётся над законами, чтобы проверить их прочность.
Когда приходит время делать тяжёлый выбор, брать на себя ответственность за последствия или вести за собой, то Лаклан теряется. Он умеет разрушать и высмеивать, но не строить и не судить. Это делает его непредсказуемым союзником: он может исчезнуть в самый критический момент, если ситуация требует зрелости и твёрдости, которых в нём пока нет.
Но иногда, когда никто не смотрит, Лаклан замирает. Его глаза, всегда живые и насмешливые, становятся темными, как осеннее небо перед дождём. Тогда он молчит долго, слишком долго, и в эти моменты на плечи молодого Рагабаша нависает та самая древняя тоска, которая передается вместе с кровью Фианна от предков потомкам, а именно тоска по утреннему, по невозможному, по песням, которые никто больше не споёт, о войнах с Потомками Вольдра, о судьбе измененных Вирмом сородичей.
Таланты, сильные стороны:
> Великолепный танцор и стихоплет, из музыкальных инструментов отдаёт предпочтения флейте.
> Если он чем-то увлечен, то отдаётся тому делу со всей серьезностью, даже маниакальностью.
> Прелестный взломщик. С превеликим удовольствием готов путать следы или шутить над ищейками, что пущены по его или его сородичей следам.
> По натуре оптимист, который никогда не потеряет шутливого настроения, по крайней мере при сородичах.
> Обучен дарам породы, архетипа и племени своего ранга.
Слабости, проблемы, уязвимости:
> Вспыльчивость и эмоциональность племени Фианна лишь усугубляют и без того эксцентричную фигуру Лаклана.
> Влюбчивость и открытость новому опыту могут стать причиной многих проблем.
> Он - молодняк, да к тому же Рагабаш, по незнанию, или для собственного удовольствия может свободно нарушить пару заповедей Литании, даже не поняв этого.
> Спонтанные шутки над людьми, или даже над сородичами могут стать причиной многих проблем.
Привычки:
> Постоянно ухмыляется, озираться, словно нашкодивший ребёнок, подмечая, что можно взять себе без свидетелей… или нет ли за ним погони.
> Перепивать людей на спор, пользуясь тем, что он - ликантроп.
Мечты, желания, цели:
> Найти стаю.
> Знатно повеселится.
> Отомстить существам Вирма.
> Написать балладу о своих приключениях.
Языки:
> Хобский (устный и письменный)
> Амани (устный и письменный)
> Высшая Речь (устная и письменная (глифы))
Племя: Фианна
Порода: Хомид
Архетип: Рагабаш
Дух-покровитель: Изначальный
OOC Ник: Laclan
Раса персонажа: Гару
Возраст: 18 лет (18 лет на момент прибытия)
Внешний вид:
Худощавое, но мускулистое тело, ста восьмидесяти сантиметров роста. Часть тела покрыта татуировками синего цвета. Без шрамов. Его длинные волосы имеют насыщенный рыжий цвет и всегда заплетены по настроению. Бородка также зачастую аккуратно заплетена. Глаза ярко зелёные. Взгляд вечно живой, скачущий по лицу собеседника, лукавый, словно у того всегда в голове озорные мысли.
Характер:
Молодой и любопытный, Лаклан с первого взгляда кажется беззаботным балагуром, всегда с насмешкой на губах, с историей наготове и с острым языком, который не щадит ни врагов, ни союзников. Он - Рагабаш, дия Новолуния, и его природа ставить под сомнение всё, задавать неудобные вопросы и плести интриги, которые рано или поздно приведут к проблемам… или к хаосу.
Как истинный сын Фианна, он носит в себе вечно поющую кровь старых песен и битв. Музыка, поэзия и алкоголь для него - не просто удовольствия, а способы выражать свою любовь к Гейе. Лаклан умеет быть обаятельным, но чаще его обаяние пронзено язвительным сарказмом.
Лаклан легко влюбляется. Быстро, стремительно, как только чьё-то слово заденет его сердце или чей-то взгляд его гордость. Для него это похоже на вдохновение: он может посвятить стихи, петь под луной, драться в одиночку против любых врагов ради имени, которое шепчет во сне. Но так же быстро он остывает, сбивая с плеч пыль очередной драмы.
Под его усмешкой - хитрость, за смехом - осторожность, а за показной легкомысленностью - готовность встретить врага и, если повезёт выжить, сочинить о ней балладу. Он смеётся над законами, чтобы проверить их прочность.
Когда приходит время делать тяжёлый выбор, брать на себя ответственность за последствия или вести за собой, то Лаклан теряется. Он умеет разрушать и высмеивать, но не строить и не судить. Это делает его непредсказуемым союзником: он может исчезнуть в самый критический момент, если ситуация требует зрелости и твёрдости, которых в нём пока нет.
Но иногда, когда никто не смотрит, Лаклан замирает. Его глаза, всегда живые и насмешливые, становятся темными, как осеннее небо перед дождём. Тогда он молчит долго, слишком долго, и в эти моменты на плечи молодого Рагабаша нависает та самая древняя тоска, которая передается вместе с кровью Фианна от предков потомкам, а именно тоска по утреннему, по невозможному, по песням, которые никто больше не споёт, о войнах с Потомками Вольдра, о судьбе измененных Вирмом сородичей.
Таланты, сильные стороны:
> Великолепный танцор и стихоплет, из музыкальных инструментов отдаёт предпочтения флейте.
> Если он чем-то увлечен, то отдаётся тому делу со всей серьезностью, даже маниакальностью.
> Прелестный взломщик. С превеликим удовольствием готов путать следы или шутить над ищейками, что пущены по его или его сородичей следам.
> По натуре оптимист, который никогда не потеряет шутливого настроения, по крайней мере при сородичах.
> Обучен дарам породы, архетипа и племени своего ранга.
Слабости, проблемы, уязвимости:
> Вспыльчивость и эмоциональность племени Фианна лишь усугубляют и без того эксцентричную фигуру Лаклана.
> Влюбчивость и открытость новому опыту могут стать причиной многих проблем.
> Он - молодняк, да к тому же Рагабаш, по незнанию, или для собственного удовольствия может свободно нарушить пару заповедей Литании, даже не поняв этого.
> Спонтанные шутки над людьми, или даже над сородичами могут стать причиной многих проблем.
Привычки:
> Постоянно ухмыляется, озираться, словно нашкодивший ребёнок, подмечая, что можно взять себе без свидетелей… или нет ли за ним погони.
> Перепивать людей на спор, пользуясь тем, что он - ликантроп.
Мечты, желания, цели:
> Найти стаю.
> Знатно повеселится.
> Отомстить существам Вирма.
> Написать балладу о своих приключениях.
Языки:
> Хобский (устный и письменный)
> Амани (устный и письменный)
> Высшая Речь (устная и письменная (глифы))
Племя: Фианна
Порода: Хомид
Архетип: Рагабаш
Дух-покровитель: Изначальный
Мама Лаклана, Эльве Марена, была настоящей Кор-артис – умная, хитрая, с холодным взглядом и руками, которые пахли бухгалтерскими книгами и медовым вином женщина. Она держала большой трактир на перекрестке двух торговых путей. Это место было и рынком, и гостиницей, и складом, и даже вроде местного клуба. Она происходила из старинного рода торговцев, в чьей крови смешались корни флорэвенделей и южан. У нее была хватка - она могла выбить долг даже из торговой гильдии.
Но она также была женщиной с глубокой душой. Когда Эйдан появился в её зале - пыльный, усталый, поющий на непонятном языке - она не влюбилась в него сразу. Это случилось позже, под музыку, в ту ночь, когда он пел о мёртвом герое, а она, впервые за годы, позволила себе не думать о балансе счетов. Их связь была краткой.
Была середина осени, когда Эльве Марена поняла, что носит в себе дитя. Леса Ханделинс-Хирта уже начали ронять свои последние багряные листья, а на реках появились утренние тяжёлые туманы, почти осязаемые. Мар-Далкен в это время года жил медленнее, но не тише: на трактирах шептались истории, и вино лилось гуще.
Беременность Эльве протекала спокойно. Когда пришло время рожать, над трактиром повисла ночь – чернее, чем обычно. Ни одного светила на небе, ни звука снаружи. Даже сверчки в подполе стихли, будто кто-то приказал им замолчать.
Так родился Лаклан. Маленький, рыжий, зеленоглазый ребёнок. В первые дни своей жизни он то плакал, то смеялся, то молчал, будто ожидая чего-то. И он дождался. Гарвин прибыл через месяц. Прибыл, ибо узнал о рождении сына, и посмотреть, быть может то родился тот, в ком сильна волчья кровь?
Так и оказалось. В ту же ночь маленького Лаклана отнесли в лес, дальше чем кто либо из людей мог дойти. В ночь растущей луны, гару собрали ритуальный костёр. Шаманы рассекли свои ладони, смешали кровь с пеплом священного леса и нанесли смесь на младенца: ладони, пятки, веки. Он лежал молча, глядя в небо, улыбаясь и посмеиваясь словно от щекотки.
Когда его вынесли на лунный свет, гару как завыли, призывая духа. Тени сгустились, и тут появился Незримый Родич – старый дух-покровитель. Он ничего не сказал, но на лбу мальчика проявился невидимый знак, показывающий что они связаны.
Так Лаклан получил своего духа-хранителя – тихого, вечного спутника, и с той ночи уже никогда не был один. Позже мальчика вернули в люльку домой, а Гарвин… отбыл на время, оставив мальчика на мать.
Лаклан рос в компании кого попало: и купцы были, и сказочники, и вечно пьяные солдаты, и дети, чьи матери в трактире работали. С самого детства он слышал кучу разных голосов и историй – то смех громкий, то шепот про сделки, то торгуются, то ругаются, то песни орут, то просто кричат с утра пораньше. Множество языков и все друг на друга не похожи, но мать решила научить Лаклана двум языкам.
Хобсбургский, родной язык, звучал повсюду – певучий, изобилующий глухими и мягкими звукам. На этом языке мать давала ему первые наставления, бронила, когда он сбегал в лес, и шептала сказки на ночь.
Сначала он этот язык не по книжкам учил, а на базаре, слушая, как люди говорят. Слова запоминал, глядя на жесты, в торгах разбираться начал ещё до того, как читать научился. А когда ему семь стукнуло, мама наняла бывшего писаря из гильдии торговой, чтобы он его грамоте учил. Тот его писать учил – на обрывках договоров всяких, в налоговых свитках ковыряться, а главное – быстро счета читать, как все торгаши делают, чтобы выжить.
Но этого мало было. Торговые пути далеко вели, за Ханделинс-Хирт, и там уже на другом языке говорили – на Амани, общем языке для чиновников, попов всяких и официальных бумаг. Эльве понимала, что сыну надо и на нём говорить.
Она позвала старого вояку, Инри Мавейна, видавшего виды и сменившего немало стран и убеждений. Он обучал Амани, играя с ним и сравнивая вещи. Показывал предмет и называл его сначала на хобском, потом на амани. Заставлял повторять фразы, услышанные от северян в кабаках. Иногда они устраивали игру: Лаклану нужно было продать всякий хлам из кладовки, умудряясь не повторять ни одного слова на одном и том же языке дважды. А затем он и сам пытался говорить с путниками на амани, практикуя тем самым язык.
К десяти годам Лаклан умел определять человека по походке, чуять ложь по дыханию и прятать зевок, когда ему в сотый раз травили одну и ту же байку из кабака.
Но именно тогда он впервые почувствовал, что ему чего-то не хватает. Не места в комнате или одежды, а свободы действий. Жизнь в шумных кабаках, среди простых торговцев и веселых мастеров, давала многое, но не всё. Особенно если ты рагабаш – тот, кого так и тянет сказать правду, а запреты только подзадоривают.
Ему не нужны были деньги, дело не в этом. Еда была всегда, одежда от старших братьев матери тоже, тепла и внимания – хоть отбавляй. Но однажды он увидел, как пьяный охранник кабака не может отыскать ключ от погреба, и мать вздохнула так тяжело, что Лаклан вдруг понял: ключи – это власть. У кого ключи – тот и главный. А если ты можешь обходиться без них – ты волен делать, что хочешь.
Тем же вечером он залез в кладовку, где были всякие старые штуковины и замки от телег. С этого всё и началось. Поначалу это было просто развлечение. Он мог часами ковыряться с засовами, подпирая дверцы гвоздями, сделанными из проволоки. Сперва не очень выходило: замки не открывались, проволока ломалась. Но ему было просто весело.
Потом появился учитель – старый ворюга с одной рукой по кличке Утик-Дым. Он поселился в трактирах на юге, когда устал убегать от стражников. Лаклан, который уже тогда был очень наблюдательным и смелым, спросил его про засов. Утик вдруг понял, что перед ним не просто любопытный пацан, а смышлёный малый с ловкими пальцами. Так начались их тайные ночные занятия.
Но Утик просто так не учил. Он сразу сказал, что ему нужно: еда и выпивка за каждый урок. Иногда – инструменты, иногда – просто плата за время. Достать это было несложно, особенно сыну хозяйки трактира. Вот так парень и учился – по ночам, в пыли, под скрип старых замков и тихое щелканье засовов.
Однажды, примерно в тринадцать лет, он без разрешения открыл сундук богатого гостя, только чтобы… положить внутрь яблоко с ножом, воткнутым в сердцевину, и записку: “Кто запирает тот боится.” Слухи о проклятии и шутке трактирного духа ходили ещё неделю. Он хохотал до слёз.
С годами Лаклан всё больше впитывал жизнь трактиров – тех самых, где снуют караванщики, поют менестрели, где разговоры текут, как разлитый эль. К двенадцати годам он уже знал, в какой бочке пиво свежее, а в какой старое; когда стоит молчать, а когда – насвистывать, будто просто мимо шёл.
Алкоголь он попробовал тогда же – из медной чашки, оставленной пьяным солдатом. Сначала морщился, но терпкий привкус вяжущего виноградного настоя быстро сменился странным, приятным теплом в животе и голове. Голова закружилась, язык стал быстрым и наглым.
Так он и стал захаживать в трактиры не только ради еды, но и ради общения – послушать пьяные россказни, подглядеть, как шулеры тасуют карты, а иногда и выпить, если трактирщик был не против или если вино уже было оплачено кем-то другим.
Подростковая его жизнь прошла в бегах между задними дворами и чердаками, между шёпотом секретов и пинками за проказы. Он знал, как пролезть в кухню через дымоход, где хранили табак, и как выменять украденную посеребрянную ложку на что-то более полезное.
И в каждом этом действии, в каждом нелепом обмане, в каждом хмельном смешке он чувствовал не просто азарт, а настоящую, дикую, дерзкую свободу. Ему было всё интересно – и всё позволено, пока никто не видел.
И всё же порой, особенно после выпитого, Лаклану снились странные сны.
В них он бежал.
Но не как человек.
А как зверь на четырёх лапах, в траве по грудь, с ушами, вечно вслушивающимися в ветер. Он чуял кровь – тёплую, как молоко. За мили, чуял страх и чужаков. А над ним сияла луна, огромная и тихая, как чья-то белая, молчаливая мать.
И всё чаще он уходил в лес, отдалясь от друзей, матери и шума города.
Сначала – просто в пролесок на окраине, где росли вяз и старый можжевельник. Потом – дальше, туда, где тропинки пропадали. Он слушал тишину, пробовал ягоды, выслеживал птиц. Не ради забавы – а потому что сердце толкало, да и там было приятно. Потому что в этих деревьях и в этом ветре было что-то своё, родное, как будто лес знал его имя прежде, чем он сам его произнес.
Он никогда не говорил об этом ни матери, ни друзьям. Это было что-то что только его.
Ему было шестнадцать.
Тёплый вечер опускался на Ханделинс-Хирт, медленно замирали торговые лавки, по улицам уже не сновали шумные толпы, а в воздухе висел запах прелой листвы и пьяного эля. Вокруг царила привычная обыденность - и именно в этот момент Лаклан решил проверить свои силы. По настоящему. Взаправду.
Прокравшись на городской склад, он сразу взялся за замок. Отмычка в его руках заиграла свою обычную мелодию. Щелк! Замок открылся. Но не успел он и шагу ступить, как сзади рявкнули:
— Стой!
Охранники, которые давно охотились на воров и домушников, тут как тут. Ловушка сработала моментально. Его скрутили по рукам и ногам, как скотину, и поволокли на площадь. У них были злые лица, полные презрения и ненависти.
— За взлом – руку отрубить, вот прямо тут и сейчас! – рявкнул один из них, подняв топор.
Сердце Лаклана бешено колотилось, адреналин хлестал по венам. Паника смешивалась с внутренним огнём – смесью гнева и ужаса. В этот момент что-то внутри его сорвалось – скрытое и давно дремавшее.
Он взревел – не голосом мальчика, а диким, звериным воплем, который эхом разнесся по улицам. Кожа на руках и лице мгновенно покрылась густой шерстью, пальцы стали когтями, мышцы напряглись до предела. Стражники были ошарашены, но мало кто успел что-то предпринять. В порыве ярости и ужаса Лаклан набросился на них, словно хищник, и один за другим они падали под его ударами. Кровь, страх и бешенство слились в едином порыве - он убивал и ему это нравилось.
Он стоял посреди этого месива из тел, лапы тряслись, дышал с трудом, клыки наружу. Шерсть – рыжая, с отблеском меди, вся в крови. Сердце колотилось как бешеное, а вдали виднелась луна. Он сам не знал, кто он теперь. Уже не мальчик. Но и не зверь. Все смешалось в какой-то огненный кошмар, и выход один – еще удар, еще крик.
И тут появился Отец. Вышел из темноты тихо, как тень. В глазах – грусть и понимание. Но тоже изменился, разрывая плоть и ткань, вбирая в себя зверя, но его облик криноса был иным: старше, тяжелее, увереннее. Не было в нём бешенства – только мощь.
— Лаклан, – прорычал он, и его хриплый голос заполнил воздух, – хватит уже.
Но Лаклан завыл – дико, с надрывом. Боль, вина, ужас – всё прорвалось наружу. Он метнулся вперёд, когти, как крюки, сверкнули. Отец не уклонялся – он встретил удар грудью, и тот отозвался глухим треском.
Лаклан рвал, бил, извивался, но каждый его удар встречался с мощным, уверенным захватом. Отец не наносил увечий – он успокаивал, подавлял.
— Я не чудовище! – зарычал Лаклан, хватая отца за плечо, – Я не хотел! Они… они…! Ответом был вздох. И следующий рывок и Лаклан оказался на земле. Отец навис над ним, зафиксировал лапами, вдавил в грязь.
— Ты - мой сын, - прошептал он, тяжело дыша. - И это - наша кровь. Прими её. Или умрешь.
Лаклан захрипел. Его тело содрогалось, когти царапали камень. Он хотел выть - но не мог. Сила уходила. Вместе с нею - бешенство. Остался только стыд, и… облегчение.
Он отпустил.
— А теперь…. теперь нам нужно бежать отсюда.
Ночь просто взвыла от криков и звона колоколов – вся деревня вскочила на ноги, пытаясь понять, кто устроил эту кровавую баню. А Лаклан, еле держась на ногах, шёл за отцом. Растрёпанный, босой, тяжело дыша.
Отец не сказал более ни слова. Просто шёл вперёд – быстро и уверенно, какими-то закоулками, через грязные дворы и заросли. В момент им пришлось затаиться, когда мимо прошли стражники с факелами.
И вот – лес. Перешагнули через последний холм, и они уже под вязами, дубами, буками, шли дальше и дальше. Деревенский шум остался позади, его заглушил ветер и листва.
Отец тихонько завыл, и откуда-то из глубины леса ему ответили. Далеко, тихо, будто зов родного дома. Они шли до самого рассвета, пока лес не стал совсем другим – тихим, спокойным и каким-то древним.
Каэрн Фианна был скрыт в самом сердце старого леса, где кроны дубов и буков переплетались так плотно, что солнце лишь тонкими полосками проникало сквозь листву. Воздух там был влажным, пах мхом, сырой древесиной и… чем-то ещё - древним, звериным. Над камнями струился мягкий свет, будто сама Луна оставила здесь своё дыхание.
В центре Каэрна возвышалась роща, обвитая символами Фианнов. Над ней нависал вырезанный в дереве Олень - высокий, величественный, с ветвистыми рогами, глядящий куда-то за горизонт. Лаклан застыл перед ним, не зная, можно ли смотреть прямо в морду тотему.
Отец впервые с тех пор заговорил - шёпотом, как будто и сам не хотел тревожить лес:
— Здесь ты - один из нас.
Сквозь ветви ветер донёс тонкий голос воющей флейты - кто-то где-то играл в честь прихода нового сородича.
Поначалу было странно. Все говорили громко. Все смеялись. Здесь, в этом месте, люди, звери жили вместе. Его, с ещё не отошедшими от первого Обращения глазами, это пугало. Люпусы носились по поляне, как щенки, сталкиваясь и катаясь в пыли. Клиаты сражались на посохах, кидались каштанами, пели и пили. Кто-то во весь голос рыдал от грусти, кто-то от радости, кто-то напевал балладу строчки, кто-то показывал когти и зубы, чтобы просто рассмешить.
Но постепенно, очень медленно, Лаклан привыкал. Сначала он только сидел у костра, молча. Потом стал слушать песни. Потом смеяться. Иногда подпевал.
Лаклана определили в группу с тремя другими подростками. Филодокс, Теург, Арун и он Рагабаш. Его наставником стал крепкий, с рыжей бородой, вечно грозный фостерн по имени Коналл Громкоревущий. Сначала юноше показалось, что юмора у него ровно столько, сколько у валуна, но так только было по началу. Позднее Лаклан понял, что практически всё племя Фианна - те ещё шутники и бедокуры.
Им рассказывали о Литании - с каждым из 13 пунктов, становилось всё грустнее Лаклану. О племени Фианнов. О том, что такое верность стае. Он узнал о Вирме, о его слугах, об искажающих землю сущностях. Учили его также и глифам, простой и практичный язык. Особое внимание уделялось вампирам - давно иссохшим безжизненным существам. Лаклан слушал внимательно, но порой не верил - слишком фантастичным казалось всё это.
Пока однажды ночью не увидел, как наставник из лесу вернулся бледный, окровавленный с незажившими ранами от когтей и зубов, что мог только сородич нанести. Он молча прошёл близь Лаклана, не удостоив того и взглядом.
Но в общем, жизнь в каэрне шла своим чередом – в этом была и трудность, и поддержка. Утром все работали, днём тренировались, а вечером собирались у костра, пели песни и рассказывали всякие истории. Вот тогда Лаклан и начал понимать, почему племя Фианна такое особенное.
Он помогал старикам-теургам собирать травки, чистить плиты от всякой растительности и разводить священный дым. Учился поддерживать баланс между природой и духами, узнал, как выкладывать из камней руны, которые понравятся Тотему Оленя. Руки у него всегда были в царапинах – то веткой зацепится, то корой, то об острые края старых жертвенников. А по ночам, когда звёзды были видны особенно хорошо, старики рассказывали разные байки. Сначала он просто слушал, а потом начал спрашивать.
Некоторые смеялись, другие хмурились, но те, кто понимал Рагабаша, знали - такова его природа.
Физическая подготовка была постоянной. Он бегал до изнеможения, дрался до синяков и ссадин. Бился с такими же, как он, учился стрелять из лука и метать ножи. Но кроме драк в открытую, Лаклана учили и прятаться, если надо:
— Беги, - сказал Коналл, а голос у него был, как будто ветки ломаются на морозе. Догонят – тебе конец. Убежишь – может, и выживешь. Может быть.
Коналл не сказал, кто погонится. Лаклан и не стал спрашивать. Рванул с места, превратившись в люпуса – рыжего, худого, но быстрого. Земля вся в камнях, снег только начал падать – следы оставались тут и там. Но это было только начало. Продрался через кусты шиповника, оставив на колючках шерсть, специально – ловушка. Потом резко свернул и прыгнул в ручей, пошёл по воде. Шёл вверх по течению, зубы стиснуты, сердце колотится.
Выскочил из ручья и прыгнул на камень – потом на другой. Следов не оставил. Оглянулся – тихо. Ни шагов не слышно, ни дыхания. Тишина.
И тут вдруг – вой.
Он сорвался дальше. Ветер переменился. Теперь запах уносило к преследователям. Ошибка.
Он вспомнил, как Коналл смеялся во время одной из попоек:
«Ты не убегаешь. Ты ведёшь. Преследователь - твой поводырь. Он не знает, куда идёт, а ты знаешь.»
И тогда Лаклан остановился. Он нашёл мёртвое дерево с дуплом, залез в него, оставив перед этим отчётливую цепочку следов в другую сторону. И затих.
Прошло десять минут. Потом шаги. Трое. Не люди. Один точно в гиспо. Прошли мимо. Он не дышал.
Прошли ещё раз. Вблизи. Он не шевельнулся.
Когда настала ночь, Коналл вытащил его за шиворот и бросил у костра, в тот день Лаклан изрядно напился, ведь из его друзей - не поймали только его.
В редкие часы отдыха Лаклан не забывал о себе. Изредка он находил “излишне замки” на деревянных шкатулках сородичей и вскрывал их, ради смеха клал туда всякие вещи. Он начал учиться играть на флейте, которую дал ему один галлиард. Он пытался шутить, по началу неловко, глуповато, но в конце-концов влился в компанию. Особенно после того как они с другим молодняком нашли запасы медовухи благодаря Лаклану и его умению вскрывать замки.
Племя Фианна было известно не только своей храбростью, но и праздным образом жизни - постоянные пиры и веселья заполняли дни и ночи. Молодняк, словно огненные искры, сжигал время в танцах, песнях и винных кружках. Лаклан, ещё не привыкший к жизни в септе, быстро увлёкся рыжей девицей - озорной и свободолюбивой, с искрящимися глазами и смехом, что разливался по шатру, как звон колокольчиков.
Он начал ухаживать за ней - приносил ягоды, помогал с её делами, слушал её рассказы и шутил, когда мог. На одной из больших пирушек, когда луна была полна, а вино согревало даже самые застенчивые сердца, Лаклан и Гара впервые оказались рядом не только в танце, но и в объятиях друг друга. Они возлегли вместе, не думая о законах и запретах, поддаваясь порыву молодости и чувств.
Он знал закон, но в тот миг не думал ни о чём, да и после не особо задумывался.
Но…
Лаклана вызвали к Совету Старших. Лица старейшин были каменными. Их глаза не выражали ни ярости, ни сочувствия, только исполнение долга.
Факт его проступка никто не озвучил вслух - в племени Фианна не было нужды говорить очевидное. Гару чуют друг друга, знают запах страсти, видят жесты, которых достаточно, чтобы всё понять.
Старшие не стали лишать Лаклана права пройти Испытания, но вынесли приговор: его путь будет труднее.
Во-первых, его последнее испытание - Песнь Литании - будет усложнено. Он обязан исполнить полную, длинную версию, от первого до последнего стиха, включая все варианты и толкования, что сохранились в устной традиции, без ошибок и заминок. Если он собьётся - не пройдёт Обряд Перехода и останется щенком.
Во-вторых, ему назначено наказание, что выносили нечасто: месяц без общения с другими гару. Полное отсутствие разговоров, советов, обучения. Он будет есть отдельно, тренироваться в одиночестве, а если кто-то нарушит эту изоляцию - накажут и его.
Этот месяц должен был научить Лаклана одному: одиночество - та смерть, которую несёт нарушение Литании.
Перед рассветом их вывели из каэрна. Лаклан, как и остальные претенденты на признание, стоял босой в прохладной траве, чувствуя, как влага земли поднимается в ноги. Их было семеро - те, кого назвали достойными пройти испытания взросления. Фостерны, уже закалённые Гару, стояли в тени, не вмешиваясь. - Вам предстоит испытание. Кто не дойдёт - не готов. Кто потеряется - недостоин. Кто умрёт - слишком слаб.
Он развернулся и указал в сторону леса, что начинался за оврагом. Его прозвали Шрам-Лесом - место, где земля трескалась от древних пожарищ, где росли изломанные деревья, обугленные пни, где духи были дики, а звери осторожны и злы.
— Бегите, - сказал старейшина. - У вас день. Через лес, за ним река и долина. Там вас будут ждать. Придёте без добычи, значит зря шли.
Не успели они обменяться взглядами, как охотничий рог завыл над деревьями. Это был сигнал.
Лаклан сорвался с места. В форме глабро он несся по траве, прыгал через корни и ямы, чувствуя, как лес давит, сдавливает, шепчет. Склон был предательски крут. Дождь недавний превратил почву в глину. Каждый шаг был испытанием. Корни рвали руки, камни срывались под ногами.
На вершине ветер выл. Но Лаклан стоял на ногах, пусть дыхание жгло грудь, а ноги тряслись. Далеко внизу - лес. Где-то там - добыча.
К полудню он уже скользил между зарослей, ища следы зверя. Сначала была мысль найти кролика, барсука, хоть кого - но он знал, что этого будет мало. Это было первое испытание. Его имя будет звучать на пиру. Или не будет звучать вовсе.
Зверь нашёл его первым.
Глухой треск. Запах пыли и мускуса. Потом - тень. Медведь. Настоящий хозяин этого леса.
Лаклан застыл. Медведь зарычал и пошёл вперёд.
Он не ждал. Перешёл в форму глабро и бросился в сторону. Удар прошёл мимо - воздух заколебался. Он вонзил нож в бок, но не глубоко. Медведь взвыл и навалился.
Они катались в траве, ломая кусты, дыша в морду друг другу. Мускулы трещали, кости жаловались. Нож выскользнул.
Лаклан вцепился зубами. Тварь ревела, а он рвал. Когда зверь затих, он отступил и долго стоял, не веря, что всё кончено. Потом достал нож, вырезал лоскут шкуры и содрал с костей мясо. И начал путь назад.
Он пришёл к каэрну с последним светом. Кровь запеклась на лице. В руке - тяжёлый кусок мяса. На лице Лаклана сияла улыбка удовольствия, впрочем, то было только первое испытание.
Утром третьего дня, Лаклана вызвали к огню. Там, среди старших, сидел древний бард по имени Каван. Его левый глаз был слеп, а голос - глуховат, но пальцы ещё помнили как играть на музыкальных инструментах, и часто рассказывал истории возле костра молодняку.
— Сегодня, - сказал Каван, - ты не просто испытаешь себя, а вспомнишь, кем ты был до рождения. Присоединись к голосу крови. Сложи балладу, Лаклан, достойную тех времён. Война Ярости не забыта, и ты вспомнишь её сквозь песню.
Молодой Рагабаш говорил спокойно. Без пафоса. Без крика.
— Его звали Бран Упертый, - начал он. - Он был не первым, не последним. Не лучшим. Просто тем, кто шёл впереди. Он охотился на тех, кого мы сегодня зовём забытыми и проклятыми. Он убивал, потому что знал, что так нужно. И он поведал историю Брана. Не как героическую сагу, а как трагедию.
Он рассказал о последних боях Брана. О семерых Танцорах Черной Спирали. О шестерых убитых. О том, как никто не пришёл на помощь. Как он умер один.
Он замолчал. И в кругу повисла тишина. Даже ветер стих. Молчание затянулось, лишь треск костра и далёкие голоса изредка нарушали тишину. Затем Каван тихо и грустно проговорил: прошёл. А теперь выпьем за это.
На четвёртую ночь, когда испытание Песни Рода уже подходило к концу, Лаклана вновь вывели к центру рощи. Огонь был почти погашен, угли мерцали алым в темноте, но вокруг собрались все - и юные, и старшие, и даже призванные духи Стаи. Его ждал третий и последний рубеж, назначенный в наказание за прежнюю оплошность.
Он нарушил первый закон Литании - самовольно покинул пределы священного круга, вверенный охране старших. Нарушение было малым, но последствия его - глубокими. Ответом становилось испытание памяти.
Суть наказания была проста. Он должен был исполнить Литанию - не её обрывки, а полное, священное переложение, которое хранило в себе весь свод заповедей гару. Литания была не просто перечнем правил, а песнью-законом, унаследованной от предков. Её исполнение могло длиться часами.
Лаклан стоял в центре круга. Он начал петь до рассвета. Голос его поначалу был неровным, дыхание перехватывало, память колебалась, но Литания постепенно текла сама собой. Текла через него, как будто вспоминая себя в его крови. Он пел о времени до Войны Ярости, о запретах и долге, об изгнании и кровной мести. Он пел, пока ночь становилась светлее, пока небо багровело на востоке.
Час за часом, строка за строкой. Он не сбился. Он не забыл.
Испытание было завершено. Ни один из духов не отвернулся. Ни один из старших не возразил. С этого момента он не просто знал Литанию - он стал её носителем. Так завершилось третье испытание. В честь этого, после пирушки Лаклан попросил набить ему несколько рисунков под кожу о его первых деяниях, о том как он стал полноправным гару.
Ночь была ясная. Та самая, что пахнет костром, мёдом и полынью, когда воздух дрожит от песен и отголосков старины.
Старый Галлиард пел про поход семи гару на остров Хвоста Змеи. Лаклан сидел у самого края костра и вытянул ноги, ел сушёное мясо и слушал, еле дыша. На глазах у него был лунный отблеск, и костёр, и лицо галлиарда. Всё было - пока вдруг не послышались крики.
Кто-то встал. Песни оборвались. Над лесом взвился вой - не волчий. Искажённый.
— Спираль, - прохрипел кто-то. - Танцоры Чёрной Спирали!
У них были уродливые тела, покрытые язвами и колючими пластинами, и глаза ядовито-зелёные, красные. Плеяда…
Лаклан сначала застыл. Всё тело звенело от страха. От того самого первобытного, что вжимает в землю, делает дыхание спертым. Затем - побежал. Рядом кто-то зарычал знакомо. То был Эрвин, хрипловатый теург, с которым они когда-то спорили о смысле обряда посвящения. Лаклан обернулся - успел только увидеть, как Эрвина пронзили копьем, которое двигалось само по себе.
Он кинулся к дуплистому дубу, под которым раньше прятался молодняк, чтобы болтать и пить медовуху. Из-под корней вытянул нож - и побежал в чащу. Всё горело. Всё выло. Всё умирало.
Он использовал всё, чему его учили.
Сбивал след, прятал запах в сырой листве, прыгал по камням, подбирал путь против ветра. Один раз затаился под телом убитого - не человека, не зверя - кого-то между. Видел, как один из Танцоров прошёл мимо, поводя носом и хрипло смеясь, будто заметил рагабаша, но прошёл мимо. Однако Лаклан не смог уйти незамеченным. В панике он набрёл на снующие, средь разгорающегося огня деревьев, фигуры, что заметили его и громогласно завыли в наслаждении - ещё одна добыча. Миг и вот он бежит по знакомым тропам прочь… прочь из места, что было ему домом.
Он знал - за ним идут они - танцоры, искажённые, вечно смеющиеся, будто всё это было игрой. Они знали, как выслеживать, и не уставали. Один раз он уже едва не попался, второго шанса не будет. Он шёл к югу, туда, где запах моря. Туда, где топь переходит в прибрежные холмы и тропы становятся ровнее, а воздух - солоноватым. Он знал, что внизу, на юге, есть старый порт. Там торгуют с дальними землями - меха, вино, раковины, дерво. Может, там спасение?
Путь занял две ночи и два дня, почти без остановки. Один раз он заснул на ногах, стоя у дерева, и проснулся от звука, будто кто-то хихикал позади него. Бросился дальше.
На третью ночь он увидел огни города. Костры, мерцающие на палисаде, услышал голос стражника с башни. За стенами - крыши, крики матросов, скрип мачт.
К воротам идти - глупая мысль. Он прополз по грязевому руслу ручья, минуя караульных. Запах соли и нечистот ударил Лаклана по носу. Он слышал их сзади. Шаги. Не совсем человеческие. То цоканье, то плеск, то вдруг замирание. Проклятые твари играли с ним...или быть может то ему казалось?
Он добрался до причала утром. Один корабль уже отплывал медленно, с плеском весел. Другой - ещё стоял, крепя тюки. На борту люди в хобских одеждах, пахло деревом и кожей.
Он не спрашивал разрешения. Не думал. Рванулся, как был - в крови, грязи и с глазами, полными ужаса. Лаклан перелетел через фальшборт и кубарем упал в трюм.
Забившись под парусину и, только когда корабль отплыл, уснул.
Каэрн мёртв. Все они мертвы. А он плывёт куда-то неизвестно куда, как невольный матрос, что трудом будет отрабатывать своё место на корабле. Позднее выяснится, что корабль отправляет в Заокеанию. Но с другой стороны лучше уж так, чем умереть. Наверное.
