- Сообщения
- 365
- Реакции
- 803
Пролог.
День медленно угасал, уступая место ночи. Солнце, уставшее и блеклое, скрылось за горизонтом, оставляя регион под мягким покровом холодного лунного света. Тонкий, прохладный дождь тихо капал на каменные мостовые Сиккерхеда, наполняя воздух свежестью и легкой сыростью.
В одном из самых забытых его уголков, среди тесных, грязных улиц, где вязкий запах сырости смешивался с гнилью ветхих домов, медленно пробирался мужчина. Его лицо скрывал промокший до нитки капюшон, с которого стекала вода словно небесные слезы, омывающие этот безжалостный мир. Руки его дрожали не от холода, а от бушующего трепета, крепкой хваткой он сжимал сверток - хрупкое, беззащитное тело младенца, укутанное в плотную ткань, как последнюю ступень преграды между ним и жестокостью, что царила за стенами этого мрачной ночной деревушки.
Он шагал тихо, будто боялся потревожить саму судьбу, что привела его к месту, где родившееся дитя могло найти хотя бы малую толику безопасности. Дом, к которому он пришел, не выделялся ни вывесками, ни огнями свеч. Лишь обветшавшая временем деревянная дверь, немой свидетель множества чужих судеб.
С дрожью в руках он осторожно опустил крошечный узелок у самого порога. Младенец тихо сопел, будучи в тепле, не ведая, что в этот миг навсегда теряет одного и, быть может, обретает других. Мужчина выпрямился, бросив последний взгляд. Короткий, полный боли и мольбы, и в то же мгновенье, скрылся в темноте, растворяясь в сырой тени ночных фонарей. Осталась лишь пелена дождя, легкое дыхание и хрупкая надежда, оставленная у чужого порога. Вскоре дверь отворилась с тонким скрипом.
Улицу встретила женщина, строгая, и в то же время с таким теплым, выдающим ее до глубины души взглядом, что он сразу окинул комочек ткани, в которой покоился младенец.
Она стояла молча. Ветер трепал подол ее белоснежной сорочки, дождь вкрадчиво касался щек, она не замечала ни холода, ни сырости. Ее взор, нежный и усталый, задержался на оставленном ребенке. Она не издавала ни звука, только тихо вздохнула, будто не впервые встречала ночь с такой ношей у своих дверей.
Не сказать, что женщина была рада такому дару, но и отвращения на ее лице не пробудилось. В ее груди глухо отозвался материнский инстинкт - старый и непрошеный. Будто сердце решило все за нее. Она склонилась, осторожно подхватив, и прижав дитя к груди, ощутила его крошечное тепло сквозь промокшую ткань.
- Ну что ж... - прошептала она. - Теперь ты мой.
В доме пахло свежим хлебом и травами. Женщина тихо закрыла за собой дверь, оставив по ту сторону дождь, улицу и остатки чьей-то боли. Внутри царила тишина, в которой ребёнок, будто почувствовав покой, слабо шевельнулся и уткнулся щекой в “материнскую” грудь. Где-то вдали, среди переулков, ветер подхватил чужую тень и унес ее прочь. А в доме родился новый свет - теплый, крошечный и живой.
А Кайрн… Кайрн знал: здесь подрастающему ребенку смогут не только дать кров, но и желанное молоко - то самое, жизненно необходимое, что исчезло вместе с последним дыханием матери. Мысль эта жгла его сердце, будто в последний раз напоминая о том, от чего он отказывается. Но надежда все ещё жила, на светлое будущее, что ждало всех совсем скоро…
Акт I.
Сивелин родилась в Сиккерхеде, в высокогорном и самом западном регионе Хобсбурга, в скромной деревне, спрятанной среди суровых каменных утесов. Это место издавна было прибежищем мятежников, потомков восстания против Флоревенделя. Здесь принято держаться друг за друга, не оставляя никого наедине с бедой - старые горные традиции не терпели одиночек.
Она росла среди звона кузнечных молотов и скрежета пил - в этой деревне дети с малых лет учились не столько буквам, сколько жизни. Мужчины становились воинами или плотниками, женщины - хранительницами домашнего очага, но это деление никогда не было строгим, здесь ценили не пол, здесь ценили силу духа.
Тот, кого можно назвать приемным отцом юной девчушки, покинул дом совсем рано. Отправившись в ополчение Стиирканда, когда ей было всего пять, и с тех пор в ее жизни осталась только мать Агнесса - строгая, но до боли справедливая женщина, державшая дом и воспитывающая дочь, как своего подручного. Сивелин не росла слабой, и едва ли ее можно назвать таковой. Каждое утро она встречала с ножом в руке, помогая зачищать рыбу, рубить хворост или чинить старые рыбацкие сети. Ее пальцы были грубыми, руки сильными, но в глазах все еще жила тишина.
Подрастающее дитя всегда манил звук неумолимого ветра, завывающего в ущельях, и треск сосен в лютые морозы. Она часто убегала к обрыву, откуда открывался широкий вид на туманное подножие гор, и часами сидела там, наблюдая за миром внизу, что казался ей “маленьким королевством”. Местные поговаривали, будто в ней “засела задумчивость”, словно это была хворь. С тех пор и начала расти неприязнь к ребенку, что был “не такой, как все”.
Мать лишь кивала:
- Пусть думает. Это тоже сила.
Сивелин не интересовали игрушки, наиболее ее увлекало шитье. Но не ради тряпичных кукол без лица, она сшивала тонкие мешочки, украшала их резьбой и узорами, вкладывая в каждую строчку какую-то свою, непонятную даже ей самой тоску. Ремесло стало для нее способом говорить, когда слов не хватало, помимо соленой воды, вытекающую из ее голубых глазенок. Со временем к этому добавилось плотничество, она училась вырезать из дерева амулеты, знаки и крохотные фигурки, которые прятала под подушкой.
К двенадцати годам, она впервые соприкоснулась со смертью. От холода умер один из ее друзей. Он был веселым задирой, мечтающим стать воином, как его отец. Сивелин молча вырезала для него маленький дубовый медальон и положила в его ладонь на прощание. Это было ее первый “обряд прощания”, чтобы душа не блуждала в снегах одна. С тех пор она всегда носила с собой нож и кусочек дерева. Как напоминание, служащее обетом.
Акт II.
Смерть единственного, и пожалуй понимающего ее друга многое изменила в жизни подрастающей тихони. Впервые Сивелин задумалась не только о хрупкости жизни, но и о том, что можно сделать, чтобы сохранить ее. В ту же весну, вскоре после проводов ушедшего, мать отвела ее к старой травнице, что жила в нижнем краю деревни, у самой кромки леса. Женщину звали Маррид. Жила она в полном одиночество, как и положено тем, кто "говорит с травами больше, чем с людским народом", и чья хата пахла сушеными корнями, горькими настоями и мокрой корой.
Старушка не улыбалась. У нее не было времени на сюсюканье, как не было его и у самой жизни. Зато в ее голосе звучала точность, да горькая на вкус прямота. Она могла на слух определить, сколько раз человек кашлянул за ночь, по запаху в чем нуждается его тело, а по цвету вен насколько близка смерть.
Сивелин оказалась способной ученицей. Сначала ей поручали малое, срезать ветки бузины под определенным углом, сушить семена шаволги, не нарушая порядок ее пучков, молоть кору осиного древа до состояния порошка. Но девочка впитывала знания, словно губка, с той же сосредоточенной безмолвием, с какой раньше вышивала на мешочках. Вот только теперь она вышивала не узоры, а схемы в памяти, какая трава зовется как, где растет, по какому месяцу собирается, при какой луне ее можно класть в настойку, а при какой только сжигать, когда их эфир наполняет избу терпким, убаюкивающим ароматом. Cо временем мудрейшая стала подпускать дитя к людям. Сперва смотреть, как подбирается отвар, как ставится припарка, где не стоит вмешиваться, где требовалась предельная осторожность, так и мгновенное вмешательство, каждая секунда была равна ценою жизни.
Наставница с самого начала дала понять: руки должны не только лечить, прежде всего понимать, что происходит с самим пострадавшим. Для нее болезнь была не врагом в привычном понимании, а знаком - проявлением, которое нужно расшифровать. Сивелин часто слышала, как старуха повторяла одно и то же, когда к ним в горы приходили люди с разных уголков поселения, с младенцем в жару или находящимся при смерти стариком:
- Слушай тело. Внимательно. Оно говорит. Важно не перебить.
Дева не задавала лишних вопросов. Ее не нужно было подгонять. Она запоминала все названия, пропорции, запахи, поведение. Хорошая развитая память была ей на пользу, но куда важнее наблюдательность. С годами она перестала просто повторять движения наставницы, наоборот, стала замечать мелкие детали, которые могли ускользнуть даже от опытных травников. Это внимание к деталям и умение читать тело стали ее главным инструментом.
К пятнадцати годам Сивелин уже уверенно справлялась с базовыми задачами травницы. Она варила простые отвары, умела очищать раны и распознавать первые признаки лихорадки, а также накладывать примочки, которые действительно помогали. Ей было известно, где искать огнеуст под тающим первым снегом и чем заменить маховицу, если ее сорвали не в подходящее время. Руки, привыкшие к тяжелому физическому труду, стали более аккуратными и точными, каждое движение было выверено, без лишней суеты и резких жестов.
Маррид осознала, что перед ней уже не просто жалкое подмастерье. Она начала доверять Сивелин больше, делиться своими сомнениями, опасениями, знаниями, что обычно скрывались за уголками подсознания. С каждым днём между ними крепла невысказанная связь, основанная на взаимном уважении и понимании.
Пришла зима, и в суровых условиях болезнь настигла и саму мудрейшую. Невзирая на свои знания и опыт, она не смогла противостоять собственному недугу. Стоит признать, что она тоже была смертной, и кончина неизбежна. За время ее болезни Сивелин взяла на себя эту ношу, отныне все приемы были на ней. К ней обращались за помощью те, кто прежде ходил к наставнице.
Уход наставницы был тихим, без церемоний и прощальных слов. Сивелин осталась одна - без опоры и поддержки. Она подошла к безжизненному телу и, не проронив ни слова, положила под подушку мешочек, сшитый ею еще на давних начинаниях. В нем хранились пепел сушеной полыни и две косточки бузины, старинные обереги, переданные ей как символ продолжения дела и памяти о наставнице.
После этого в деревне перестали спрашивать, кто теперь лечит. Люди просто начали приходить к юной деве. Вот только, травницей она себя не считала, не вешала вывесок. Не спорила, была тише перышка. Просто продолжала делать то, чему была научена. Иногда говорила, иногда - нет. Иногда хватало одного взгляда, чтобы понять, с чем человек пришёл.
Постепенно Сивелин перестала быть для деревенских просто знахарем, она стала чем-то большим, будто вписанным в саму ткань здешней земли, как камни у тропы или тень от старого дуба. К ней тянулись, искали помощи, даже если не всегда понимали ее. Но вместе с доверием пришло и другое: непрошенные шепоты. Кто-то нарекал ее ведьмой, другие говорили, что в ней есть что-то нечеловеческое. Ее молчаливая отстраненность, пустая душа, взгляд, будто читающий насквозь, и ночные прогулки в одиночестве породили страх. Невзирая на эти опасения и предубеждения, жители все равно стремились к ней за помощью. Потому что именно Сивелин могла исцелить там, где другие бессильны. Страх не утолял себя в их душах, но ее признавали.
Акт III.
Зиму, в которую ей исполнилось семнадцать, дева вспоминала, как начало конца или начало настоящего. Дни становились короче, ночи острее, и где-то между травами, снами и одиночеством она стала ощущать, будто не принадлежит ни людям, ни себе. Что-то внутри зудело, скреблось, жгло в груди. Она слышала тихий зов, будто лес говорил с ней сквозь снег, через кору и тень. И с каждой луной, он становился все сильнее. Все чаще ловила на себе взгляд самой луны, и он был тяжелым, почти невыносимым.
Она не спала по ночам. Гуляла в глуши, босая, с расцарапанными ладонями, пока ноги не подгибались от холода. Кожа под ногтями зудела, кости ломило, звери прятались при ее приближении. Ее пугали. А она начала пугаться себя.
Настал момент выйти из тени. Щенок ещё не понимал, что идет к краю, вслепую, не чуя запаха крови в воздухе и неслыша шороха когтей за спиной. Она был слишком юна, слишком упряма, далеко неведущая, что буря уже надвигается. И кто-то должен был остановить ее, пока не прозвучала ярость, которую нельзя будет отозвать. Пока не совершил ошибку, за которую придётся платить - своей жизнью или чужой. Он вернулся.
Мужчина с янтарными глазами, ее настоящий отец, появился внезапно так же, как исчез много лет назад. Но теперь он не прятался. Он стоял прямо перед ней и не отвел взгляда. Его движения стали резкими, хищными, голос низким, подобно рыку. От него тянуло силой, которую дева не могла понять, и тень за спиной будто не принадлежала только человеку. Кайрн не юлил и не скрывал, назвался. Рассказал, кто он есть, и кем была ее мать. Поведал, что никогда не ушел бы по-настоящему, скорее ждал момента, когда в ее крови проснется зов. Она - дитя Фианна. Не просто человек, воплощение древней силы, необузданной дикости и пылающей воли, перед которой не устоять. Все, что она чувствовала, все, что тянуло ее к лесу, к ночи — было правдой. Это было в ней с рождения. Отныне оно пробудилось.
Он знал, что пришло время. Пришло время привести дочь к истокам — к лесу, где духи дышат вместе с ветром, а земля помнит каждое движение.
Ночь опустилась на лес, словно тяжелое покрывало, обволакивая каждое дерево и каждый камень в серебристую тишину. Лунный свет пробивался сквозь густые ветви, играя на блестящих каплях росы, и казалось, что сама природа затаила дыхание.
Внезапно она ощутила внутри себя перемены. Ее тело стало другим, мышцы напряглись, кожа словно натянута над новой силой. Волчья кровь, о которой она не знала, сейчас пылала в ее жилах. Она поднялась, чувствуя в себе зверя, готового сражаться за честь и жизнь.
Утратив контроль над самим собой, тело резко распрямилось, глаза вспыхнули огненным янтарем, а звериный рык вырвался из груди, прорезая ночную тишину. Дитя впервые обратилось в форму криноса. В один миг она бросилась на отца с отчаянной яростью, не думая о последствиях. Он встретил ее выпад уверенным шагом, ловко парируя первые удары когтями, что царапали воздух и рвали ветви вокруг.
Каждый их контакт отголосок силы и опыта отца, не дающего дочери превратиться в бездумный вихрь ярости. Их движения были резкими и молниеносными. Юная Гару только и делала, что вызволяла давно подавленную в себе бурю.
Бой обострялся с каждым мгновением удары звучали глухо, как барабанный бой, хрустали сломанные ветки и разрывался снег под ногами. Сивелин рычала, пытаясь вырваться из крепкого захвата отца, но его хватка была непреклонной, и в ней не было злобы - лишь твердость и нежелание отпускать. Неконтролируемая ярость начала угасать, уступая место утомлению и большому смятению, на которое не хватало сил. Без лишних слов неминуемый бой между опытным Филодоксом и юным щенком медленно прекратился, Кайрн не тратил время на раздумья, оставаться здесь было бы глупо, недавняя схватка и так привлекла много внимания.
Обратившись в глабро, без промедления он схватил дочь крепко, но бережно, словно удерживая в своих руках самый хрупкий сосуд, и, взмыв в темнеющий лес, направился к септу Волчьих Клинков новому дому будущего теурга. Ветер шелестел в ветвях, будто одобряя этот непростой выбор, а под ногами тихо хрустел хрупкий снег — напоминание о хрупкости момента. Каждый шаг был наполнен древней силой, ведь этот путь был не только физическим, но и духовным впереди ждали испытания, где Сивелин должна была научиться управлять своей новой природой и обрести истинное мастерство.
Акт IV.
Септ Волчьих Клинков принял ее по-особому. Как наследницу. Не было ей задано испытаний на храбрость или физику, сперва ей дали ночь. Полную, окутанную ветром, звоном листьев и стонами духов. Ее посадили у костра, дали чашу с кровью и травами, и оставили одну. Настала время ведений.
Она впервые по-настоящему узрела духов: оленя, бегущего по воде, волчицу, кормящую мертвецов, девочку, что поет на языке, которого она поистине не знала. Все это было и не было одновременно. С тех пор началось обучение. Ее заперли в пределах септа, строго-настрого запретив покидать его границы. Пространство между деревьев, пространство между мирами — вот куда ее вечно рвало. Это дало первый знак о том, кто она такая.
Дни ее были заняты занятиями с другими теургами: ей демонстрировали, как чертить круги, поговаривали о духах, как понимать их речь и предугадывать намерения. Она училась Высшей Речи, основным законам Литании, слушала легенды о Триаде, зубрила строки, что запрещают и направляют, пыталась понять, где в них конец строгости и начало истины. Ей преподавали основы великих ритуалов, рассказывали о циклах мира, об обетах и долге перед Стаей и духами.
К общему счастью, - или же сожалению, Сивелин не могла есть мясо, лишь подношения духам казались ей съедобными. Часто уходила с головой в ритуалы, засыпала с углем в руке, не дописав формулу знака. Порой терялась во времени, утро и вечер были одинаково серыми, если духи не звали.
С ней в группе были другие ученики клиаты на вырост. Среди них нашлись и весельчаки, и бойцы, и даже одна надменный Фостерн, которая не возлагала на юное дитя больших надежд, за что неоднократно встречалась с упреками Старейшийн и ее отца. Сама юная ученица проявляла себя странно, не спорила, но всегда вставала между ссорящимися, находя решение конфликта, не командовала, но за ней шли, никого не учила, но всё больше вопросов появлялось к ней. Так она вскоре обрела первое уважение, которое потом переросло в страх. Она заглядывала другим в сны. А порой даже отвечала на них.
Настал момент Обряда Перехода. У каждого он был свой. Сивелин не пошла на охоту. Ее испытание было другим.
Первое: отправиться в Умбру, не с помощью старших, а самой, и добыть имя духа, который знал ее имя ещё до рождения. Она трижды звала, трижды тонула в собственном подсознании. И лишь на четвертую ночь перед ней явился Лесной Указчик, дух в форме древнего филина, глаза которого были полны молчаливого осуждения. Он не издавал ни слова, только смотрел. Юное дитя поняла, имя ее там, где мрак, но не зло. Она вернулась и начертила это имя в свой тотемный камень. Без слов, и передала его Старейшине. В ответ, он лишь одобрительно кивнул.
Второе испытание было более "приземленным", в фигуративном смысле. Ей дали задание создать амулет для защиты духа воды, чей родник был осквернен. Она должна была провести ночь у оскверненного места, не спать, не защищаться, только слушать. Она слушала, как шепчут черви, как плачет живая влага, как болеет воздух. И создала амулет, состоящий из костей птицы, пепла и молитвы молодняков. Сработало. Дух родника снова начал плескаться и петь.
Третье испытание было… мутным. Вся стая учеников слушала легенду о древней теурге - Скайле, Глаз-Между-Мирами. В ее видениях племя чуть не погибло, и ей пришлось идти против Совета Старейшин, чтобы спасти каэрн от яда Вирма. Историю рассказывали галлиарды, с напевами, с метафорами, с пляской. А после Сивелин дали слово:
- Она поступила против наших традиций. Но, она была не слепа. Истинное правило — в равновесии. Иногда, чтобы сохранить порядок, нужно разорвать круг.
- А если бы она ошиблась? — спросил один из наставников.
- Ошибка - тоже путь. Главное то, что что душа осталась чиста перед Гайей. Мудрость это далеко не безошибочность. Это глубина сожалений.
Сивелин умолкла, и тишина повисла над поляной, будто даже духи затаили дыхание, слушая каждое слово. Напряжение разрядилось, и после глубокого молчания наступил хоровод. Танцы у костра заволновались в мерцании огня, переливаясь на лицах учеников. Песни, в которых прошлое и настоящее сплелись в одно, звучали свободно и проникновенно. Они пели о Скайле — о той, кто бросила вызов традициям ради спасения, о равновесии, что выше любых правил, о силе видеть за пределы привычного. В ту ночь ученики почувствовали, что испытание пройдено. Они отпраздновали это как подобает настоящим воинам и мудрецам: с жареным мясом, историями и сказами до рассвета.
Первое время новообращенная была молчалива, сдержанна, сосредоточена. Сивелин занималась тем, что у нее получалось лучше всего: внимать и запоминать. Она впитывала уроки духов, слушала теургов и наблюдала за работой мастеров обрядов. Познавала больше о силе духов - настоящей, глубокой, не угрюмый соблазн былого, а честная и уравновешенная сила. Постепенно ей начали доверять. Сначала простые поручения: окропить землю, сопроводить ритуал очищения, выучить старые песни, в которых жили духи зверей и стихий. С каждым месяцем она становилась чем-то большим, чем просто ученица.
Вскоре у нее появилась своя флейта достаточно необычной формы, будто обломок рога или корня, изогнутая, покрытая насечками, звучавшая не как музыка, а как эхо забытого голоса земли. Она играла по вечерам, когда день заканчивался, и ее звуки растекались по земле, успокаивая тревогу сородичей. Иногда к ней подсаживались младшие, иногда старики. Один из них как-то сказал: "Ты лечишь не раны, ты лечишь пустоту." Она не ответила, лишь улыбнулась.
Так проходили годы. Время в септе не поддавалось привычному счету, оно текло не от луны к луне, а от испытания к откровению. Сивелин участвовала в ритуалах, помогала проводить сны, сопровождала души в последний путь, и все чаще вела их сама. В ней проявился голос, умеющий говорить с духами на равных. гда пришло время дать ей новое имя, ее нарекли Хранительницей Очага.
Однако путь ее не был безоблачным. Один из обрядов, направленный на изгнание разрушительного духа боли, обернулся катастрофой. Обряд, в котором всё случилось, был Обрядом Дебрей древним, словно сама первородная чаща. Его проводили редко, лишь тогда, когда земля взывала к защите, а дыхание Гайи становилось прерывистым от людского натиска.
В тот раз Гару узнали, что зиждители прорубили тропу через сердце рощи, древней и девственной. Сивелин и остальные вышли ночью, в самую чащу, где ветви сплетались в узлы, а корни шептали друг другу о боли. По кругу, выложенному мхом и костями зверей, высадили саженцы дуба и ели в знак союза стихий. Каждый Гару должен был окропить землю своей кровью, даруя частицу жизни. Но один из младших не от незнания, а от страха принес кровь зверя, а не свою. Этот обман, даже если он был неумышленным, стал трещиной.
Духи восприняли подмену крови не как ошибку, а оскорбление. Земля задрожала, будто стонала от обиды. Воздух наполнился скрежетом, будто кто-то царапал ткань мира изнутри. Ветви закручивались, как живые змеи, шепчущие угрозы. Между мирами открылась трещина тонкая, как пленка над гноящейся раной. Сивелин стояла в самом центре ритуального круга, неподвижная, как страж у порога. Она подняла руки, вытянула голос, удерживая тонкую грань, не позволяя разрыву поглотить их всех.
Когда один из духов хищный, раненый, забытый вытянул свою нематериальную длань через разлом, она не отступила. Она встретила его взгляд.
В этот миг ее лицо пересек ослепительный разряд не гром, не огонь, не свет, а нечто иное чистая воля, отлитая из боли и первородной силы. Он прошёл сквозь нее, оставив след - не шрам в привычном понимании, а белую, будто выжженную линию, и тень, опустившуюся на один ее глаз. Он не кровоточил, не гноился, он просто погас навсегда, будто дух унес с собой ее зрение в уплату за самолюбие одного из стаи.
Время шло, память о том обряде осталась в каждом ее шаге. Шрам на лице стал не только символом боли, знамением силы. Ее имя теперь шептали с уважением не только молодые, даже опытные теурги. К девяносто пятому году жизни Сивелин стала тем, кого называли не иначе как Адрен. За ее плечами были десятилетия службы духам, племени и самой Гайе.
Посвящение прошло не на поляне, а глубоко в лесу, у дерева, где, по легенде, Глаз-Между-Мирами впервые услышала Песню Разлома. Там духи появились без призыва. Отныне ее путь усложнился. Молодняк в роли теургов стал искать в ней наставницу. Старшие галлиарды вплетали ее имя в баллады, а духи, что раньше отворачивались, стали внимательнее, так и требовательнее. Ее голос обрел вес.
Акт V.
Сивелин долгое время служила Адреном при Волчьих Клинках одном из самых уважаемых в племени Фианн на северных землях Хобсбурга. Ее имя знали в каждом доме, где помнили о их племени. Она не стремилась к громкой славе, не становилась героем песен, но вызывала уважение своей сдержанностью и выверенной силой. В ней не было ни вспыльчивости, ни самодовольства, ни желания доказывать что-либо кому бы то ни было. Служила исправно, без срывов, без выпадов. Шла по пути долга, изучала дары, выполняла приказы и принимала решения с такой же твердостью, с какой точат лезвие перед походом.
В тот вечер в септе собралось все поселение. Огонь трещал и мягко освещал круг людей, их лица переливались то тенями, то светом. Кружки передавались из рук в руки, звучали песни кто-то пел весело и легко, кто-то с надрывом, словно освобождая из груди тяжесть дней и ночей. Шел обычный вечер, но для молодого сородича, чью прозвали, как Эрналин он должен был стать началом нового пути.
Она сидела чуть в стороне у костра, опершись локтем на колено, с кружкой в руках. Вино было терпким, согревающим, но в сердце женщины плыло что-то другое давно зреющая усталость от однообразия, от привычного круга обязанностей и ролей, от постоянной борьбы за выживание, но без настоящей цели. Много лет она служила Фостерном, изучала дары, была верной своей миссии исправной и надежной. Но постепенно ее душа уставала. Она пила, танцевала, веселилась, предавалась плотским желаниям, сражалась, судила и снова шла на бой, словно старая лошадь, утомленная дорогой. Казалось, все это было пустым и бессмысленным, словно повторяющийся круг, в котором ей не найти ни свободы, ни покоя.
Вокруг нее раздавались голоса сородичей - друзей и товарищей, с которыми прошла через многое. Они играли на новых лютнях, струны которых извлекали мелодии, трогающие сердце, пели песни, которые ласкали слух и душу, песни, что объединяют и напоминают о том, кто они есть. Эрналин смотрела на это всё, но в голове роились мысли о далеких берегах, о землях, о которых мало кто знал, но которые манили и звали.
Наконец она поднялась. Медленно, будучи уверенной. Вся стая замолчала, почувствовав в этом движении что-то важное. Эрналин взяла кружку и сделала несколько глотков, собираясь с силами, а потом заговорила, ее голос звучал спокойно, решительно:
- Слушайте меня, - сказала она, - я знаю, что многим из вас тяжело понять, о чем я хочу сказать. Мы привыкли к тому, что наш путь - это служба, долг, борьба с тьмой внутри и снаружи. Мы - Фианна, и это гордость. Но наша жизнь не должна ограничиваться этими стенами, этими днями, которые сливаются друг с другом, как капли дождя.
Она замолчала, чтобы дать время своим словам дойти до сердец. Сородичи вокруг опустили глаза, слушая ее внимательно.
- Я слышала о далеких землях, - продолжила Эрналин, - называют их “Пределом” или “Заокеаньем”. Это место за горизонтом, что скрыто от нас морями и ветрами. Там нет наших законов, нет привычных врагов и друзей. Там всё новое и непредсказуемое. Там можно начать жизнь заново. Я знаю, что многим из вас страшно. Я сама боюсь, боюсь неизвестности, боюсь потерять все, что имею. Но я не могу оставаться здесь, ждать, когда жизнь станет лишь цепью дней без смысла.
Она глянула по сторонам, видя, как лица вокруг нее меняются. У кого-то мелькнула искра надежды, кто-то морщился от сомнения, кто-то сжимал кулаки, словно готовясь к битве.
- Я не собираюсь идти в это путешествие одна, - твердо сказала Эрналин. - Сивелин плывет со мной. Мы берем с собой тех, кто готов рискнуть, кто жаждет перемен так же, как я. Вместе мы сильнее, вместе мы сможем выстоять там, где одиночки обречены. Я хочу, чтобы вы знали - я прошу вашей поддержки не ради славы, не ради богатства, а ради свободы, ради того, чтобы мы могли быть больше, чем просто часть этих стен.
Ее голос стал мягче, почти шепотом:
- Я знаю, что старейшины боятся. Они думают, что одиночество нас погубит, что импульсивность приведёт к гибели. Но я верю, что сила в единстве, в вере друг в друга. Мы родичи, мы умеем держаться вместе и бороться бок о бок. Мы уже не раз доказывали, что способны на большее. Пусть они говорят, что мы безрассудны, но без риска не бывает побед.
- Кто со мной? - спросила Эрналин, поднимая кружку. - Кто готов выйти за пределы знакомого, кто хочет быть не просто пешкой в чужой игре, а творцом своей судьбы?
Тишина длилась несколько секунд, но потом один за другим начали звучать голоса. Сначала тихо, затем всё громче. Все то соглашались, то спорили, обещали поддержать. Одни были готовы идти сразу, другие лишь подождать, ещё подумать. Но дух перемен заполнил воздух.
Сивелин встала рядом с Эрналин, обняла ее и тихо сказала:
- Вместе. До конца, дитя.
И эта крепкая клятва стала началом новой главы в жизни, нового пути, на который ступали не одинокие души, а команда, связанная общим желанием жить и бороться.
I. Имя:
Сивелин;
II. OOC ник:
(?);
III. Раса персонажа:
Ликантроп;IV. Возраст:
189;
V. Внешний вид:
Высокая, с тонким, жилистым телосложением, словно изогнутый лук. Кожа светлая, почти что бледная, с оттенком холодного лунного свечения. Лицо воплощает грубые и одновременно резкие черты в своей хищной строгости: высокие скулы, заострённый подбородок, прямой нос. Глаза цвета пепельного облака после бури, пронзающие и настороженные. В них таится вечная наблюдательность, будто она слышит шепоты духов даже в тишине. Длинные волосы цвета выжженного дерева густые, с сединой. Обычно она заплетает их в две косы, которые перекидывает вперед. На шее ожерелье из зубов павших духовных врагов, сплетенное с волосами умерших соратников. Ее руки покрыты символами — пепельными следами от кровавых ритуалов и теургических работ, каждый из которых был вызовом. На поясе кости, мешочки с пеплом, мхом, клыками и костями.VI. Характер:
Сивелин — дитя луны с душой, закаленной в пепле забвения духов. Редко разговаривает, как и прямо о чувствах, скорее проявляет заботу в поступках: она защитит, вылечит, поднимет, если нужно, молча, без возмездия и похвалы. Ее путь - это закаленный дух, и она потребует того же от тех, кто рядом. Каждое ее слово отточено, словно оружие. В ее молчаливой твердости чувствуется сила тех, кто пережил невосполнимую потерю, и непреклонная решимость тех, кто охраняет последнее, что им дорого. Ее путь коренится в заветах древней крови без места жалости, но с глубокой привязанностью к природе, племени и долгу. Внешне может показаться холодной, даже суровой. Не стремится к каре, лишь к справедливым последствиям выбора. Одиночество для нее не бремя, а неизбежность: теург служит далеко не людям, он служит духам, чьи веления чужды разуму и тяжки сердцу. Она не чтит героев — ее уважение принадлежит тем, кто не сломился под грузом боли и остался верен себе. Может простить незнание, но не обман. В слабости духа видит не просто уязвимость, а брешь, через которую приходит гибель. VII. Таланты и сильные стороны:
Одаренность ликантропов; их силы, способности, иммунитет к болезням, ядам. Ее навыки обращения с различными видами оружия способны впечатлить. Является опытный теургом, тесно связанным с духами. Обладает острым восприятием духовных знаков и умеет их толковать. Ее голос в молитве может утихомирить ярость и вводить в транс. Имеет не малые познания в травах, варении, сушении, изготовлении различных мазей, препаратов и настоек, что позволяет ей хорошо адаптироваться в суровых условиях. Кроме того, имеет сильную страсть к душевной музыке, так и посему умело владеет игрой на флейте, созданной из костей.VIII. Слабости, проблемы, уязвимости:
Стандартные слабости, присущие любому из ликантропов: серебро, вспыльчивый характер и чрезмерная гордость.
Один из глаз наглухо ослеп, что подчеркивает глубокий шрам, оставленный духом после очередного обряда.
Ее связь с Умброй — дар и бремя. Чем крепче она удерживает контакт с миром духов, тем труднее остается в настоящем.
В разговоре она нередко уходит в образы, понятные лишь тем, кто слышит шепот духов.
Это отдаляет ее от соплеменников, даже среди своих она остается чужой, как бы находясь в другом измерении.
Понимает человеческие языки с трудом, за исключением хобского, который считает своим родным.IX. Мечты, желания, цели:
Не стремится к покою и не ищет признания. Ее главное цель — сохранить равновесие между плотью и духом, удержать границу, которую все чаще размывает сила, идущая извне. Но за этой великой задачей скрывается личное желание - поиск преемника. Того, кто сможет идти путем духовным и не сойти с него. И только тогда, она позволит себе исчезнуть, не умереть, стать частью Умбры, шелестом листвы, пеплом в костре.X. Происхождение
Племя: Фианна.
Порода: Хомид.
Ранг: Адрен.
Покровительство: Теург.
Дух-покровитель: Изначальный.
Последнее редактирование:
