О персонаже
Имя: Кристо Йохен
Возраст: 17 лет
Раса: Человек
Никнейм: Kristo_Yohen
Вес: 57 кг
Рост: 170 см
Описание: Юноша, скрывающий пеструю голубизну глаз за огненными прядями влас. Не скрытые черты благородства, при этом доброты и скромности. Не высок, не худой, не упитан ни в коем роде, не столь бледен, совсем уж дивный. Власы длиною род знатный отражают, длинные ресницы кроют женственности сией. И коль познано мало, он нем как рыба, но не с рожденья, крик и глас издают лишь звуки соловья. Открывая уста, узрена и причина безмолвья. Ни старых шрам, ни капли грубости на нежном теле зримом. Одежда скромна, не бедна, не являя интереса иных.
(потом вставлю, мне рисуют скин)
Характер: Мягок ликом, улыбкой, взглядом. Раним и беден грубостью. Если толкнет - пожалеет, совершит глоток - запоет и крепко уснет. Понимание красит его безмолвие, длани редко коснутся другой руки, но взгляд глубокий, сострадающий и нежный. Учения родительских глас дарили ему безотказность, но и хладной наивности - сначала узнает, позже - обдумывает. Его лико легко читаемо, словно открытая книга всех языков мироздания. Вместо тысячи слов скажут руки, вместо сотни речей - глаза. Боль.
Любит: Котиков, молочные дессерты, осень, рисовать грифелем, чтение и поэзия.
Не любит: Обжигаться, алкоголь, зиму и лето, кислую еду, холод и одиночество.
Привычки: Погдлядывать и подслушивать, засыпать в любом месте, избегать конфликтов.
Религия: Вера великих судеб, вера в одного человека. Ох, Флоренд, позволь ему рассказать душою, ни телом. Он все еще не готов говорить, и никогда не будет готовым.
Языки: Всеобщий и остфарский.
Мировоззрение: Законопослушно-добрый
Навык 1: Руки обхватят карандаш, грифель, взмахнут наброском на бумаге, обведут, проведут штрихи, пока не покажутся уши, глаза, черный нос, украсят душу, жизни черно-белого - и, наконец, когда книга заблестит разнообразием, афиша - новым плакатом. Глаза зреют не людей, не внешне, внутренне, пронизывая через кожу, мышцы, скелет, саму ямку меж ключицами. Кошки, собаки, птицы, лисы, волки, змеи… Они не идеальны, грязные, но может в этом и вся прелесть?
Навык 2: Хранителем слов стало сознанье. Узримо лишь желанье - хоть амани, хоть остфарский проявится письмом тонкой руки.
Навык 3: Вместо кисти зримо грифель, вместо меча - кинжал. И лишь страх иль гнев омутом накроют - он явится зримым щитом, не силой.
Слабость 1: Вместо слов улыбка, почему он молчит?
Слабость 2: Тело слабо… ничтожно… забито…
Слабость 3: Хоть сотней гвоздей стену забьет - нету ответа.
Слабость 4: Мастером желанье станет забыто и гневом прольется с годами.
Цель: Каждая книга нужна в разъяснениях, куда бы не смотрели глаза, какой бы ясной не была история. Ясно одно - жизнь должна быть прожита с пользой.
Возраст: 17 лет
Раса: Человек
Никнейм: Kristo_Yohen
Вес: 57 кг
Рост: 170 см
Описание: Юноша, скрывающий пеструю голубизну глаз за огненными прядями влас. Не скрытые черты благородства, при этом доброты и скромности. Не высок, не худой, не упитан ни в коем роде, не столь бледен, совсем уж дивный. Власы длиною род знатный отражают, длинные ресницы кроют женственности сией. И коль познано мало, он нем как рыба, но не с рожденья, крик и глас издают лишь звуки соловья. Открывая уста, узрена и причина безмолвья. Ни старых шрам, ни капли грубости на нежном теле зримом. Одежда скромна, не бедна, не являя интереса иных.
(потом вставлю, мне рисуют скин)
Характер: Мягок ликом, улыбкой, взглядом. Раним и беден грубостью. Если толкнет - пожалеет, совершит глоток - запоет и крепко уснет. Понимание красит его безмолвие, длани редко коснутся другой руки, но взгляд глубокий, сострадающий и нежный. Учения родительских глас дарили ему безотказность, но и хладной наивности - сначала узнает, позже - обдумывает. Его лико легко читаемо, словно открытая книга всех языков мироздания. Вместо тысячи слов скажут руки, вместо сотни речей - глаза. Боль.
Любит: Котиков, молочные дессерты, осень, рисовать грифелем, чтение и поэзия.
Не любит: Обжигаться, алкоголь, зиму и лето, кислую еду, холод и одиночество.
Привычки: Погдлядывать и подслушивать, засыпать в любом месте, избегать конфликтов.
Религия: Вера великих судеб, вера в одного человека. Ох, Флоренд, позволь ему рассказать душою, ни телом. Он все еще не готов говорить, и никогда не будет готовым.
Языки: Всеобщий и остфарский.
Мировоззрение: Законопослушно-добрый
Навык 1: Руки обхватят карандаш, грифель, взмахнут наброском на бумаге, обведут, проведут штрихи, пока не покажутся уши, глаза, черный нос, украсят душу, жизни черно-белого - и, наконец, когда книга заблестит разнообразием, афиша - новым плакатом. Глаза зреют не людей, не внешне, внутренне, пронизывая через кожу, мышцы, скелет, саму ямку меж ключицами. Кошки, собаки, птицы, лисы, волки, змеи… Они не идеальны, грязные, но может в этом и вся прелесть?
Навык 2: Хранителем слов стало сознанье. Узримо лишь желанье - хоть амани, хоть остфарский проявится письмом тонкой руки.
Навык 3: Вместо кисти зримо грифель, вместо меча - кинжал. И лишь страх иль гнев омутом накроют - он явится зримым щитом, не силой.
Слабость 1: Вместо слов улыбка, почему он молчит?
Слабость 2: Тело слабо… ничтожно… забито…
Слабость 3: Хоть сотней гвоздей стену забьет - нету ответа.
Слабость 4: Мастером желанье станет забыто и гневом прольется с годами.
Цель: Каждая книга нужна в разъяснениях, куда бы не смотрели глаза, какой бы ясной не была история. Ясно одно - жизнь должна быть прожита с пользой.
Биография
Когда впервые веки открылись, узрели женщину. Глубокие черты чистокровия оглядывали другого, во взгляде читалась опаска, шок, недоумение. Крики раздавались с обеих сторон. Тело колеблется, ловило пульс обеспокоенного сознания. Он заплакал - никто не успокаивал, не лелеял, не утешал. Тронулась телега, лошадиное ржание смогло привести с безмолвие чада. Сколько же пришло хлопот после, как и запах хвои, дождя, желтые кляксы слетали вниз, с самых хмурых небес. И когда рассеялся мрак, заполнялась дымом - началась его история.
Рыжий, маленький, чистокровный остфарец. Леса ияхинской деревни подобно колыбели, звучания зверей - игрой, выстрелы арбалета - громом среди ясного неба. Мягкость его многих смешила, но не утешала охотника, стыдила мать. Руки не созданы для грубости, слишком слабы, бесполезны. Путали с девочкой из-за длинных волос, она их не желала срезать, как-либо касаться дитя - клеймо тяжких воспоминаний, чьи слезы не дают и длани поднять. Наблюдала за любовью его к четверолапым, падением в грязь, лучезарным игристым смехом, наивным добродушным взглядом на лающее создание, как и позже на страдание, растерзанное ночным зверем, за состраданием убитой охотником лисицы, ласки и оленей, за миролюбием под соловьиный трепет. Жалость с каждым разом ковало сердце, становясь крепче для других, но мягче для пламенной маленькой доброты. Охотник взял его с собой в град под мольбами женщины. Взгляд на каменные высоты выше десяток голов, на человеческие лица, походившие звериными мордами, на товары и лабиринты местных углов. Он продолжал познавать, наблюдать, слушать, видел в клетках кур, как на плече торговца сидел сокол, медные перья клювом пестрым прочищая. В его руку пала маленькая книжка. Подарок или нет, охотник смотрел, матушка трепетала в дыхании. Дивные знаки пали на его очи, страница перевернулась. Палки, точки, сгибы и круги медленно становились деревьями, цветами, иллюстрацией в его голове спустя несколько лет. Тонкие пальцы обхватывали уверенное грифель, переписывая историю. Может, если не охотник, то писатель? Философ? Поэт? Под смех и толчки деревенских сверстников, слезы редели, язык развязался в брани. Скоро он пойдет в приградов лицей, хоть так избавится от упреков охотника, матушку станет видеть все чаще и чаще, перестанет слушать их брань и зреть разъяренное его лицо. Едва ли продолжая переписывать, местная кошка наблюдала, лежа на скамье рядом. Старая шерстка перестала блестеть, зеленые очи понимали всё от утраты игривости.
"Ничто не живет вечно, животные - меньше всего."
Остфарская буква сменилась на линию. Кривую, тяжелую, толстую линию. И снова она, но с другой стороны. Неправильно. Не то. Там ли она должна быть? А если начать с головы? Взмах хвоста подобно часам, солнце - фонарю, шум проходящих - музыкой. Мальчик боялся ее забыть, девять лет прошли так быстро, чуть ли не мимолетно. Немного тяжко, но бывает ли судьба легкой? Ужасно. Тень нависла над ним, обхватывая книжку, поднимая выше. Что за бездарность? Сорванный листок льняного полотна опускается клочками на землю - он ничего не смог сказать, дрожа всем телом и душой. Впервые настигло непонимание, затем гнев.
Рыжий, маленький, чистокровный остфарец. Леса ияхинской деревни подобно колыбели, звучания зверей - игрой, выстрелы арбалета - громом среди ясного неба. Мягкость его многих смешила, но не утешала охотника, стыдила мать. Руки не созданы для грубости, слишком слабы, бесполезны. Путали с девочкой из-за длинных волос, она их не желала срезать, как-либо касаться дитя - клеймо тяжких воспоминаний, чьи слезы не дают и длани поднять. Наблюдала за любовью его к четверолапым, падением в грязь, лучезарным игристым смехом, наивным добродушным взглядом на лающее создание, как и позже на страдание, растерзанное ночным зверем, за состраданием убитой охотником лисицы, ласки и оленей, за миролюбием под соловьиный трепет. Жалость с каждым разом ковало сердце, становясь крепче для других, но мягче для пламенной маленькой доброты. Охотник взял его с собой в град под мольбами женщины. Взгляд на каменные высоты выше десяток голов, на человеческие лица, походившие звериными мордами, на товары и лабиринты местных углов. Он продолжал познавать, наблюдать, слушать, видел в клетках кур, как на плече торговца сидел сокол, медные перья клювом пестрым прочищая. В его руку пала маленькая книжка. Подарок или нет, охотник смотрел, матушка трепетала в дыхании. Дивные знаки пали на его очи, страница перевернулась. Палки, точки, сгибы и круги медленно становились деревьями, цветами, иллюстрацией в его голове спустя несколько лет. Тонкие пальцы обхватывали уверенное грифель, переписывая историю. Может, если не охотник, то писатель? Философ? Поэт? Под смех и толчки деревенских сверстников, слезы редели, язык развязался в брани. Скоро он пойдет в приградов лицей, хоть так избавится от упреков охотника, матушку станет видеть все чаще и чаще, перестанет слушать их брань и зреть разъяренное его лицо. Едва ли продолжая переписывать, местная кошка наблюдала, лежа на скамье рядом. Старая шерстка перестала блестеть, зеленые очи понимали всё от утраты игривости.
"Ничто не живет вечно, животные - меньше всего."
Остфарская буква сменилась на линию. Кривую, тяжелую, толстую линию. И снова она, но с другой стороны. Неправильно. Не то. Там ли она должна быть? А если начать с головы? Взмах хвоста подобно часам, солнце - фонарю, шум проходящих - музыкой. Мальчик боялся ее забыть, девять лет прошли так быстро, чуть ли не мимолетно. Немного тяжко, но бывает ли судьба легкой? Ужасно. Тень нависла над ним, обхватывая книжку, поднимая выше. Что за бездарность? Сорванный листок льняного полотна опускается клочками на землю - он ничего не смог сказать, дрожа всем телом и душой. Впервые настигло непонимание, затем гнев.
Когда телега тронулась, гребень касался его волос. Хладная рука обрела успокаивающую нежность. Цокот копыт следовал долгое время, пока их не затмил восклик. Новые лица посеяли семя доверия, женщина обнимала незнакомца. Его голубые глаза невольно помнили, как ее тело не раз делило постель с охотником, а теперь станет и с преклонным, чья одежда пестрела дивным цветочным ароматом? Картина проявилась ясностью детского разума, сдерживая желание содрать, порвать да сжечь. Теперь его некому защищать, лишь терпеть скорейшие насмешки, отверженность прислуги и вскоре слухи одноклашек. Почему только учитель уловимыми касаниями среди пустого класса вызвали тошноту и восклик о помощи? Волки, лисы, барсуки и змеи окружали его взгляд, намеренно сдавливая в тиски крик, медленно наполняющую грани ярости из раза в раз... Ночи становились единственным временем спокойствия, даже не глядя на стоны и скрипы над его головой. Приглушенный блеск светила, кончик гусиного пера окунулись в чернила, проводил вновь толстые кривые линии. Прикрывая веки, он вспоминал, вел рукою по бумаге, пока не получалась голова. Однако это не то, совсем не то. После лицея они искали вдохновение в мимо проходящих, пробегающих ушастых бродяжек. Души пушистых и грязных в разы чище и ярче гнусных человеческих подобий. Вместо речей и писем желанных, запоминали образы, зазревали спящих, старались не приближаться, любовались и лелеяли без слов, без касаний. Открывая чистый лист, доставая грифель, пальцы вели теперь слабее - толстые кривые линие сменились на тонкие волны, своевольные и менее уловимые. Ноги вели невольно вперед за кошкой: пушистый хвост, крупная морда, трехцветный окрас. Мягкие лапы привели на переулок с царствующей на сей тропе таверны. Запах выпечки и алкоголя, упавшие листья стелили кривые ступени, за раскрытой дверью доносились голоса, смех, крики. Первый вход, глубокий вдох резко забрали воздух с тяжким кашлем. Кошка уселась на стойку, поблескивая усами от едва уловимого пламени низкой свечи. Морщинистый лоб поднял взгляд на маленького гостя и покачал головой, рука мимолетно подала знак "Уходи." Он не хотел еды. Засидевшись за ближайший столик, мальчик наблюдал как усатая легла, зевнула и смотрела вдаль сияющей белизной янтарных глаз. Шелест страницы, стержень на готове. Взмах, другой - первые штрихи схожи на шипы роз, но никак не образ. Когда огней стало больше, рыжевласый поднялся и посмотрел на вышедшее нечто, не схожее с кошкой вовсе. Печальный вздох раздался за дверьми дома, где его никто не встречал радужно, кроме криков нового "отца" и первых ударов. Первая ошибка не стала последней, разве кто-то станет слушать оправдания и страхи? Мать под завесой нового супруга? Покорные дамы? Предел гнева пересеклись при попытке состричь волосы служанкой. Брань доносилась потоком бурной реки, взгляд блеснул ненавистью, желанием разорвать их как первую страницу его стремлений запомнить ушастое творение природы. Или жизнь на улице без всего, или бытие в доме с образованием, кроватью, одеждой и едой, по правилам. Матушка остановила его, но злоба мальчишки видна и без разных масок. Простили на первый раз. И последний. Уроки несли лишь злость, волны понимания второго языка хлынули быстрее, каждый символ становился легче, слова ненавистного учителя корнем вонзились в сознание. Во время пути домой, ноги заворачивали в таверну желанную. Кошка являлась не всегда. В моменты времени он вновь садился, открывал книжку и продолжал вести линии, пока самой кисти не стало легче. Глаза напоминали пухлые семена пшеничных колосьев, ушки - вырезанные уголки кровати, лапы - плетеные рукава, остальное тело и хвост - буханка пышного хлеба с отделенной коркой. За сей час в его сторону и не слышалось изгнания, наблюдали, старый тавернщик давал понимания мальчишки с первого порога. Кошку звали Каркалия. Прекрасное создание на странице книжки. Что нарисовать следующим? Скоро наступала пора последних экзаменов. Строгость калечила, рисование - исцеляла. Он все запоминал, после заданий вдохновение сильнее обливало тело теплым бархатом. Ему не хотелось и рта открывать, при виде матушки читалась грусть. Зачем ты его выбрала?
У берегов сумрачных рек он наблюдал. Двери лицея перед ним закрылись, крылья вдохновения порхали. Дом более его не пустит, отдав умного мальчишку старому дворянину - теперь он его гонец и чтец. Слепота поразила нового господина давно, грубостью и торопливостью сражая до боли в руках. Красота голубых глаз отражалась в быстром течении, слух уловил легкие шаги прелестной спутницы. Светлые волосы напоминали змей, кусающие головы, зеленые глаза напоминали зеленые берега первого дома. Он не знал ожиданий, трепетно и влюбленно руки пытались вспомнить красоту природы, как и недавно увиденного зверя. Мелькал, вынюхивал, убегал, взмахивая рыжим хвостом. Продолговатое тело, острая удлиненная мордочка, узкие глазенки... Парнишка старался все вспомнить, каждую деталь, отражая на странице. Она продолжала сидеть, наблюдать за его воспоминаниями. Жаль, что отец не сможет узреть таланта. Но талант ли это? Это труд и ободранные пальцы, память и сотни попыток воссоздать правдоподобие, передать душу и живность, красоту шерсти и глаз. Запомнив город за несколько лет жизни, разум помнил не только животных. Места для поручений, чтение и разбор старых письменностей, страх перед его двумя подчиненными. Чувства хлестали порывом ветров, руки обхватывали осиную талию, уши слышали ее смех, слова не могли передать красоты. Однако не могли этого запечатлеть на бумаге - люди страшнее... сложнее... грязнее... День, когда слова усеяли мрак во имя добра, не вникая, не понимая... когда новые приятели обвели вокруг пальца, губы вкусили алкоголь, язык развязался с тугого узла. Разум стал яснее от резкой боли, отрезая и обжигая горячим кинжалом. Слезы, крики, содрогания прервались, в тонких руках остался единственный оберег. Боль. Вонь градских помоев, шум в ушах и теле, внутри всё тянуло вниз. День, второй. Знакомое место, что звалось домом, даже не впустило не ночлег. Теперь он им больше не семья, или не был вовсе... Таверна - последний угол, забившись котенком в него, рисовал. Кисти и пальцы ныли от голода, глаза терялись в тумане, единственная, что даровала стремление, опустилась к нему на колени и замурчала. Я заберу твою боль, мой милый художник.
Он пытался выжить, старался запомнить, рисовал, последние копейки подавались едой, кровать - скамьей. Слабость пробирала до костей. Память заострилась в деталях, нарисовав наконец ту самую лису. Обрубок изнывал, страшно коснуться и нёба. Волосы лозами опускались ниже и ниже, глаза горели слабым огнем, пока не вспыхнули от обличия напротив него. Его грубые длани листали страницы, видя то кошек, то лисиц... как и попытки нарисовать псов. Они достали и свою книгу, показав прекрасные наброски птиц, их крылья, клювы, тонкость линий пробудили интерес. Во стремления учений два человека пожали друг другу руки. Душа воспылала. Среди книг и полок юноша проходил по библиотеке старой дворянской семьи. Знакомый библиотекарь учил во благо помощи, делился пищей и кровом. Хозяева знали, решили стерпеть. Рыцарские романы, поэмы, флористика и старые записи охотничьих следований. Звери выглядели уродливо и странные, словно им присвоили человечески лица. Его учили. Крылья делены на секции, каждый ряд перьев, прекрасная грудка и клюв. Они бывают маленькими, большими, глазастыми и большеклювыми, хвостатыми и скромными в окрасах. Рыжевласый более походил на человека, на страницах своих зверей впечатляя, находил редкости разваливающихся энциклопедий. Библиотека наполнялась лишь одним посетителем - сыном. Презрение не затмевало, но задевало сердце рыжего. В ответ видна улыбка. Простая и добродушная. Каждый страница книг не пропускалась мимо ярких глаз. Множество историй, стихов впечатлили на следующий шаг. Первые строки пробились на белом пространстве, глаза открылись на душу паренька. Он много раз желал обняться и приголубить смерть, распрощаться с миром в той самой реке - так и не смог. Друг его старый заменил ему многими лицами: наставник, критик, коллега и… отец. Отца, которого так не хватало. Любовь пробудила юношу более не падать на земь. Если и жить, то ради самых теплых слов, улыбки и творчества. Раздался звон. Крылья опустились и вновь вспорхнули. Сын охотника величественного был готов к свершениям, продолжению отцовского дела. Старый друг отказался от предложения плыть с господином - надо следить за библиотекой, вне сил для странствий. Его время подходило к концу. Над юным художником долго думали - и лишь грамотность язычий сдобрили решение. Хоть пусть он пишет письма, впишет великого потомка в историю. Юноша надеялся на плату, на свободу, но каждый вздох на уходящем судне стал пыткой душевной.
Ноги коснулись загорских земель. Двое подчиненных направили путь с порта. Рыжая голова устало смотрела, не имея сил, ни желания более с ними быть. Судно пробудило стремление писать свое, рисовать свое, вплести истории новых земель, нового себя. Это и пробудило, стало побегом. Кто знает кто и когда, но если и быть чьим-то гонцом - тогда только озеро, покрытое льдом.
Ноги коснулись загорских земель. Двое подчиненных направили путь с порта. Рыжая голова устало смотрела, не имея сил, ни желания более с ними быть. Судно пробудило стремление писать свое, рисовать свое, вплести истории новых земель, нового себя. Это и пробудило, стало побегом. Кто знает кто и когда, но если и быть чьим-то гонцом - тогда только озеро, покрытое льдом.
