1. Аластир де Муа, "Псарь"
2. Logans
3. человек
4. 21 год
5. Рослый парень с белокурыми волосами и темно-синими глазами. Гладко побрит, на лице ни шрама. Одет в дорожную одежду, но стоящую не мало.
6. Нарциссичен, проявляет признаки психопатии. Отсутствующая эмпатия в купе с острым умом делают из Аластира грозного манипулятора. Он всегда спокоен, но в определенные моменты может сорваться и кого-нибудь изувечить или убить. Индивидуалист. Не признает рамок морали, абсолютно независим. Смерти не боится.
7. Острый ум, рациональное мышление, цинизм. Стратегическое мышление.
8. Излишне самоуверен и самовлюблен.
9. Спрашивает жертв о том, почему он не должен их убивать. Любит размышлять о смысле существования кого-либо. Он может долго беседовать с человеком перед тем, как его убить. Ему нравится быть хозяином души другого.
10. Право от силы.
2. Logans
3. человек
4. 21 год
5. Рослый парень с белокурыми волосами и темно-синими глазами. Гладко побрит, на лице ни шрама. Одет в дорожную одежду, но стоящую не мало.
6. Нарциссичен, проявляет признаки психопатии. Отсутствующая эмпатия в купе с острым умом делают из Аластира грозного манипулятора. Он всегда спокоен, но в определенные моменты может сорваться и кого-нибудь изувечить или убить. Индивидуалист. Не признает рамок морали, абсолютно независим. Смерти не боится.
7. Острый ум, рациональное мышление, цинизм. Стратегическое мышление.
8. Излишне самоуверен и самовлюблен.
9. Спрашивает жертв о том, почему он не должен их убивать. Любит размышлять о смысле существования кого-либо. Он может долго беседовать с человеком перед тем, как его убить. Ему нравится быть хозяином души другого.
10. Право от силы.
Глава I. Страх смерти
I
«Аластир де Муа» — имя, в узких кругах вполне известное. Этот человек был отличим от многих. Его трюки наводили ужас, но, в отличии от клише, редко блистали истинной ненавистью. Как сказал один философ, «зло лишь тогда зло, когда желает зла. Правда… в ином случае оно пугает только сильней». И то правда: что может быть страшней, чем монстр с глазами человека?
Аластир родился в Дартаде, в семье одного дворянина. Положение, как известно, не бедственное и даже весьма почётное, если правильно его расценивать. Состояние и обеспечение часто приводят к рождению великих людей, несмотря на то что, как говорят, «дикая отрава вкусней домашней желчи». Тем не менее не богатство и содержание воспитали Аластира, скорее, Аластир сам себя воспитал.
Всё своё детство Аластир провёл в поместье своей семьи. Он рос под одной крышей со своим старшим братом Фридрихом и поначалу уживался вполне спокойно. Маленький мальчик с белокурыми волосами и кристально чистыми тёмно-синими глазами, коими часто гордился, вёл себя всегда прилежно и спокойно. Он почти не шумел, был смирен, а главное — очень умён. Особенные способности он стал выражать с тринадцати лет, когда внезапно обрёл неумолимое стремление и силу воли, которые, к слову, значительно поспособствовали и в том числе при обучении фехтованию и в принципе бою, которым его пять лет обучал заморский наёмник по просьбе отца. Постоянные тренировки боя, физические упражнения и умственное образование будто только более раззадоривали его горящую голову. Мало кто из его окружения интересовался бо́льшим, и потому, несмотря на такие «блистательные» качества, мальчик с детства был обделён особым вниманием, которое, как ни странно, в основном уделяли его старшему брату.
Но уже с восемнадцати лет начали твориться странности. Аластир отчего-то с каждым днём становился всё более самовлюблён и нарциссичен. Вдруг, ни с того ни с сего, вокруг него стало ходить множество слухов, а его имя даже назвать не могли без сопутствующего прозвища или оскорбления. Всё это как-то вдруг появилось в один день, а между тем было ощущение, будто существовало всю жизнь. Впрочем, родители не особо заботились и волновались этими слухами — им, будто, вообще было не до этого. В конце концов, день на день будет день рождение Фридриха, а потому и незачем волноваться о судьбе младшего брата…
Хоть в один какой-то странный миг Аластир и обзавёлся репутацией «монстра», «психопата» и даже «тирана», как говорили о нём все подряд, характер его дружбы с Зигмундом, одним молодым сверстником из числа его прислуги, остался неизменен. Зигмунд и Аластир общались уже давно: ещё с тех пор, как мать Зигмунда после исчезновения старой работницы взяли в прислугу в качестве кухарки, уделив ей и её сыну небольшую комнату где-то в кладовых помещениях. Почему-то Зигмунду очень понравился уже на тот момент слегка строгий и независимый вид Аластира, в свою очередь и Аластир не стал отнимать так и липшей к нему руки Зигмунда. Впрочем, дружба эта была не то чтобы двухсторонней, хоть такой и казалась.
Стояла тёплая погода. Аластир сидел в своих покоях и скучал. Рядом с ним в покоях стоял Зигмунд. Из его описания может показаться, что это был наивный и добродушный мальчик, но на самом деле Зигмунд был достаточно строгого вида. Стоит заметить, что парню крайне повезло: по счастливому стечению обстоятельств, ему удалось когда-то поймать на Аластире тот самый строгий и независимый вид, образ, который, впрочем, был настоящим исключением и не повторялся с тех пор, наверное, ни разу. Но это никак не помешало юному Зигмунду схватить тот образ как эфирное пламя и зажечь им своё сердце: в миг он стал более строгим, выдержанным и рассудительным, стал ходить, пафосно убирая руки за спину, и даже стал реже говорить, стыдясь своей простой речи, которую, к сожалению, никак не мог исправить. Отчего-то первое впечатление, которое произвёл на ещё молодого Зигмунда Аластир, слишком поразило его, чтобы он не стал подражать этому строгому и сдержанному призраку, отсутствие которого совсем и не замечал в сегодняшнем Аластире. Сейчас Зигмунд также стоял перед кроватью Аластира, убрав руки за спину и наблюдая за развалившемся телом своего «приятеля».
— Что-то хочешь сказать, Зигмунд? — спросил Аластир, сквозь закрытые глаза прочитав желание своего приятеля задать волнующий его вопрос.
— Милорд, про вас ходят такие слухи… У вас точно всё… — но не успел Зигмунд договорить, как Аластир нагло фыркнул в ответ на его беспокойство.
Оставив своего собеседника в неудовлетворении, Аластир перевернулся на бок от тоски и, немного потянувшись, задал ответный вопрос.
— Зигмунд, ты слышал легенду о Геросе? — спросил он, еле двигая губами от знойной лености.
— Это легенда, — продолжил Аластир, не дождавшись ответа Зигмунда, — о воре, который в одну ночь, якобы, обокрал так много людей, что на следующий день, повествуя об ограблении, каждый из них рассказывал абсолютно разные истории. Все говорили, что их обокрали в разное время: будто одного обокрал здоровый мужчина, а другого — тоненький дохляк. У одного вор был со шпагой, у другого — с мечом. Вора, конечно же, не нашли. Единственное, что было известно, — это имя «Герос», которое все кричали без умолку.
— И неужели вор был так искусен? — спросил явно заинтересованный Зигмунд.
— Нет, отнюдь. На следующий день часть вещей вернулась, позже вернулось ещё больше, а через месяц все вещи окончательно снова появились у владельцев.
— Он их вернул?
— Они сами вернулись. В ту ночь вора не нашли потому, что его и не было, а все вещи в тот момент просто лежали где-нибудь далеко и не заметно скрылись от одних владельцев, раструбивших об этом всем подряд, а потом и от тех, кому о них раструбили. Впрочем, Герос действительно был. Так звали одного пьяницу. В ту ночь он сильно напился и выгнал из дома свою невесту. Она потом всю ночь ходила и в злости и беспамятстве кричала: «Герос! Герос!» — а те и подхватили. Ха… Ну? Как думаешь, многие здешние слухи лучше этой легенды?
— Но тогда люди просто хотели привлечь внимания к себе, а здесь…
— На сильных лают больше всех, Зигмунд, — резко перебил его Аластир, вставая с постели. — Этим все слабые компенсируют своё низкое положение. — Он выпрямился и пошагал в сторону выхода.
— Просто скажите: эти слухи — правда? — спросил Зигмунд, когда тот был уже у двери.
— Мне то откуда знать? Я их не слышал, — сказав это, Аластир вышел и прикрыл за собой дверь. Зигмунд вышел за ним.
II
Роковой день для Аластира наступил немногим позже этой беседы. Они с Зигмундом были на прогулке и ехали верхом на лошадях за территорией поместья.
— Я всё же не понимаю, милорд. Вы постоянно так скрытны, что и правда не верится, что слухи правдивы, но откуда же они?
— Не хочу об этом, Зигмунд, да и не стоит. В этом мире мне с детства вынуждено было особое место, некий угол. Свой угол, в котором всегда темно и по-особенному. В комнате, от которой идут ряды разных людей, мне досталось место в углу, представляешь? Этот угол уже сейчас не даёт мне покоя, и потому я часто думаю: «А действительно ли есть стены, в которых этот угол стиснут? Есть ли за моей спиной тёмная, словно сажей покрытая, чёрная линия угла встретившихся стен?» И правда: неужели невозможно, чтобы эти стены были эфемерны? Не думал об этом?
— О каких стенах вы говорите?
— О разных. Ты тоже в них, они у тебя за спиной. Чтобы дойти до левой или правой стены, тебе придётся идти долго, но одна стена за тобой уже есть. Эта стена стоит за спиной каждого... Откуда слухи? Знаешь, я читал про путешествия кладоискателей в пещерах разных земель: когда вся пещера исследована, когда она уже полностью изучена, кладоискатели обычно ломают в ней стены. Ну, знаешь, они надеются найти за ними ещё один проход, считая, что годы истории как-то их отстранили. Не думал об этом? Я ведь тоже… исследователь.
После этих слов наступило молчание, и Аластир с Зигмундом несколько минут молча ехали верхом, пока не достигли слегка ветхого здания, которое когда-то давно служило хранилищем продовольствия, но впоследствии было заброшено.
Аластир и Зигмунд подъехали к зданию и спешились. Подойдя в плотную, Аластир достал откуда-то ключи и стал нерасторопно отпирать несколько замков на двери.
— Милорд, вы сказали, что у меня и у всех за спиной есть одна стена… что вы имели ввиду?
— Зигмунд, — начал Аластир, звеня ключами и замками, — жизнь может казаться огромной из-за своих просторов. Вам, родившимся у одной стены этой безграничной комнаты, всё время кажется, что потерять это жильё ужасно. Я с детства ощущал себя невозможным развернуться из-за тесноты. Не ощущал простора. — Пара замков с лязгом упали на землю. — И это натолкло меня на мысль: может, и стены тогда нет? Ну, той стены, вашей. И я стал проводить исследования. Проверял себя. И мне кажется, достиг результатов… — с этими словами двери здания наконец-то раскрылись, и Зигмунд с Аластиром вошли в тёмное помещение.
Внутри ничего не было, но, немного подождав, в темноте проявились очертания древесных подпорок, сена и разных мешков, а вместе с ними и очертания огромного люка с винтовой каменной лестницей. Зигмунд не знал, куда ведёт его Аластир, тем не менее он последовал за милордом и спустился в подземелье.
Судя по всему, это был бывший склеп. Вероятно, он был здесь ещё до постройки этого здания и был обнаружен уже после. Стены были старыми и сырыми, а само помещение было освобождено от бывших предметов и явно переоборудована под что-то другое. Как только эти двое спустились, послышался вялый лязг цепей. Не делая ни шага от лестницы, Аластир поджёг висящий на стене факел удобно лежащим на полу огнивом.
— Страх смерти — вот, что это за стена, — начал говорить Аластир, медленно ведя Зигмунда по тёмному помещению, попутно зажигая висящие на стенах факела. — Я никогда не боялся смерти, но оттого мне хотелось знать, как это — бояться её. Я обещал наёмникам покровительство, чтобы они отлавливали по улицам разную чернь. Тогда я запирал этих уродцев здесь и проводил исследования. Я наблюдал за их смертями и сам иногда ставил себя под риск. Я истребил в себе страх смерти; я разрушил стену, сломал пещеру, понимаешь?! — На последних словах Аластир слегка затрясся, и какой-то фанатичный огонь блеснул в его глазах.
Зигмунд не мог поверить в эту картину. В уже наполовину освещённом помещении стал виднеться силуэт сидящего у стены мученика: всё его тело было покрыто шрамами, лицо было в синяках, а сам он даже не мог устоять на ногах. Недалеко от него, в углу, лежал ещё не вынесенный труп, вероятно, прошлого подопытного.
— Но самое главное, — продолжал не унимавшийся Аластир, уже подходя к концу помещения, — что я доказал, понимаешь? Доказал, что мой угол, — не угол вовсе. Это иное, понимаешь? Нет этих стен! Стоя в камере и держа нож у горла очередного урода я не чувствовал ничего, ничего меня не останавливало! Я хотел — я убивал, хотел — щадил, — моя воля стала определяющим мерилом. Ну! — воскликнул он, дойдя до стены и повернувшись к освещённому за их спиной залу. — Неужели ты не чувствуешь? — обратился он к Зигмунду. — Посмотри: нет стен, нет границ — иди и убей, иди и казни. Нож — твоё право, слышишь?
Но Зигмунд лишь нервно улыбался. Он ломался в порывах сбежать отсюда. Не от омерзения, а, скорее, от разрушенного представления. Представления, которое когда-то так неожиданно поразило его воображение, изменив его. Представления, будто Аластир есть кумир.
— Жаль только, что один сбежал, — продолжил Аластир, не обращая внимания на онемевшего Зигмунда. — Ему, конечно, не верят, но этим собакам и небылицы достаточно для слухов. Но главное, что ты увидел. Я свои исследования уже завершил, по сути, так что считай это тщеславием проделанной работы. Какая свобода! Ты не представляешь... — вдруг Аластир замолчал и постоял так пару минут. — Мне знаешь, что единственно грустно? Они всё кричат, всё кричат… «За что?», «Почему?» — а я? Что я отвечу? Не поймут ведь… Это отдельный вид тщеславия: мучить того, кто осознаёт, почему страдает — не думаешь?
Вдруг какой-то холод пробежал по спине Зигмунда. Его волосы на мгновение встали дыбом и только какое-то чудо заставило его отпрыгнуть, когда рослый наёмник, прятавшийся в неосвещённом конце зала за его спиной, напрыгнул ему на спину. Увернувшись, Зигмунд сразу же побежал к выходу.
— Поймать его! — крикнул Аластир в ответ на его бегство.
Оторвавшись от встающего наёмника в склепе, Зигмунд скоро добежал до лестницы и уже почти поднялся, пока не увидел новых прибежавших к люку наёмников. Они сразу же закрыли люк, но Зигмунд успел вынуть наружу руку, которую те сразу же придавили. «Не вредить — поймать» — вертелся в голове наёмников приказ Аластира, поэтому, не желая сломать руку будущему пленнику, они резко отошли от люка и встали на изготовку. Тем не менее люк не открылся сразу, а когда они стали подходить из любопытства, раскрылся на всю, застав их врасплох. Сразу же из люка вышел Зигмунд, обхвативший больной рукой шею Аластира и державший у его груди меч, отобранный у наёмника после его неудачного падения с лестницы. Угрожая убийством Аластира, Зигмунд медленно прошёл сквозь наёмников, которые мило расступились перед ним, и вышел наружу. Его лошадь была убита, поэтому, отпустив Аластира, он быстро забрался на его коня и ускакал в сторону поместья.
Впоследствии Зигмунд, конечно же, сообщил обо всём графу. Тот, в свою очередь, отыскал упомянутый склеп и приказал его засыпать вместе с жертвами. Зигмунда он втайне казнил, чтобы тот не подтвердил обострившиеся тогда слухи, как и наёмников, которых использовал Аластир. Самого же Аластира он строго наказал и навсегда заклеймил позором семьи. Особенно Аластира возненавидел брат: «Этот набожный выродок находится в комнате не с четырьмя, а с двадцатью стенами. Вокруг него столько цепей, что он хочет их надеть на всех. Этот замкнутый моралист неисправим» — говорил о его ненависти Аластир. Тем не менее, спустя два года отец семейства скончался, и Фридрих заменил его. Лишь по уверениям матери он не казнил своего брата, как и мечтал по ночам, «захлёбываясь в жалких слезах по мёртвой черни». Вместо этого Аластир был изгнан и лишён почти всего. Он отправился жить на улицы, а напоследок, уходя из дома, устроил прощальную речь.
«Смерть — то, что ждёт вас всех. Мне пришлось убить около двадцати разной грязи, чтобы понять это, а вам, видимо, не хватит и одного меня. Я готов к смерти, я лицезрел её десятки раз, чтобы потерять перед ней страх. Я стал свободен. Когда-нибудь туман вашего помещения рассеется, и вам покажутся из-за горизонта гнетущие вас стены. И когда этот момент настанет, я приду к вам, приду и сожгу их перед вами. Покажу вам жизнь без рамок, без ограничений! А потом убью, убью каждого… Не считайте это местью, господа! Это справедливость. Ибо справедливость в глазах сильнейшего».
После этих слов он вышел из здания и отправился в путь. Он был горд, ужасно горд. Ни разу он не обернулся и не опустил головы. Он шёл с ровной спиной, выставленной грудью и поднятой головой. Некоторые говорят, что он даже улыбался в тот день…
Глава II. Закалка металла огнём воли
Говорят, сила тела пропорциональна силе духа. Вероятно, именно благодаря этой пропорции Аластир не только не был фраппирован новыми условиями, которые подарила ему улица, но и даже был к ним готов. Имея закалённую стойкость и взращённую рассудительность, он со стальной выдержкой переносил каждую невзгоду и с такой же монотонной остервенелостью отвечал на каждую опасность, выживая при любых условиях.
Стоит, впрочем, немного сказать о том, что именно сделало его таким. Что же так сподвигло его, так его развило. Поместье его отца-графа стояло довольно давно. Множество поколений семьи де Муа прожили в том поместье и, конечно же, привнесли в него множество знаний. И правда, библиотека особняка поместья была огромна, да настолько, что многие книги хранили в отдельных комнатах из-за переизбытка. В возрасте тринадцати лет, во время игры с братом в прятки, Аластир забрался на первом этаже в одну из таких комнат, о существовании которой знал довольно давно. Он незаметно пробрался в слегка пыльную и тёмную комнату, везде заставленную книгами, и, коротая время своего сокрытия, конечно же, принялся от скуки изучать это изобилие книг. Он брал по одной книге и быстро пролистывал её под ярким лучом солнца, пробивавшегося сквозь единственное окно. Так он провёл минут десять и, к сожалению, не нашёл ничего, за что бы мог зацепиться, пока не обнаружил одну толстую книгу… Она была стара, поэтому нельзя было узнать её автора, но её содержание поразило Аластира. Мелькавшие полупрозрачные мысли и раздумывания, которые тогда мельком проносились в его детском разуме, нашли отражение в каждой строке этого произведения. Сама книга, к слову, представляла из себя огромное по длине жизнеописание какого-то человека, которое он сам же и написал, даже ни разу не упомянув своего имени. Жизнь этого человека была ужасна: с самого детства лишившийся всего, этот человек кровавым кулаком пробивал себе место в жизни. В этой книге он открыто отрицал все рамки, которые могли сдерживать человека, аргументируя это тем, что «если бы я следовал морали, верил бы в богов, если бы я был человечен, я бы не дожил и до совершеннолетия». Он указывал на высшую необходимость быть независимым и, главное, сдержанным и рассудительным. «Борьба — то, что делает человека сильным. Власть — единственное, что может оправдывать борьбу» — писал он в своих мемуарах. В тот день Аластир просидел в этой комнате почти два часа, пока его не нашли. Тогда он спрятал эту книгу и после постоянно тайком читал и перечитывал это произведение, боясь, чтобы книгу не забрали. С каждым годом книга и размышления в ней изменяли его всё сильней и сильней, пока, к восемнадцати, окончательно не свергли в его разуме старые определения и основы, на руинах которых теперь с превеликой радостью стоял он, новый Аластир.
Конечно же, улица, как уже было сказано, вносила свои редактуры в его жизнь. Ему пришлось отказаться от любых удовольствий, он научился ориентироваться в городских лабиринтах и выслеживать в них самых богатых и бедных. Вспомнив знания, которые он получал из книг и к познанию которых его направили те самые мемуары, он жестоко экономил, высчитывая каждую монету и не тратя ни одной впустую. С немой выдержкой он переносил постоянный голод и слабость, всегда духовно превозмогая даже самую сильную для тела боль. Он расписывал свою жизнь поминутно, чтобы не допустить неожиданностей, был рассудителен с другими, дабы не допустить убытка. Он воровал и грабил, уничтожая любые возможности и возможных его поймать, делая это с блёклой невозмутимостью. Всё своё мучение он переносил с леденящим спокойствием, отчего был лишь сильней ужас его жертв, видевших в последние мгновения своей жизни лишь стеклянные и безэмоциональные глаза кровожадно мучавшего их человека.
За время жизни на улице он сызнова и при помощи других, чью помощь тщательно контролировал, научился почти всему, чему мог: он научился шить и готовить, изготавливать приспособления для воровства и боя, создавать ловушки. Его воля неумолимым серебряно-чистым звоном гудела в его голове, а его рассудок железными нитями сдавливал в его разуме все шестерни, которые считал ненужными, не давая ни совершить, ни простить ни единой ошибки.
Наконец полностью освоившись, он стал размышлять о своём будущем, которое в его голове имело чёткий ориентир. Он тщетно пытался придумать, как ему исполнить его волю, но, не располагая возможностями, лишь сидел без дела. Когда он уже отчаялся и в тоске разгуливал по вечернему городу, судьба улыбнулась ему. Он увидел перед собой группу из трёх знатных господ. Они были абсолютно пьяны и были готовы вот-вот упасть на землю в глубокий сон. Аластир сразу же использовал данную судьбой случайность: он присоединился к группе и узнал, что серьёзно пьян, на самом деле, лишь средний из господ; что другие двое пытаются отвести его домой, но не могут понять, где его жилище, ибо он недавно переехал, а куда, не может даже выговорить. Аластир сразу же сказал, что, прося милостыню на улице, видел, из какого дома днём вышел этот господин. Он сказал, что может их провести, но что сам не смеет его трогать и сам его не отведёт, ведь грязен и низок (одежда Аластира, к слову действительно напоминала тогда наряд уличного попрошайки). Господа поверили, и через десять минут, когда Аластир завёл их в самый тихий переулок, были мертвы. У них было не так много золота, хоть и не мало по меркам уличного вора, вместо этого у одного из них было престранное письмо, написанное, вероятно, этим же вечером и в спешке даже не запечатанное.
«Дорогой мой друг ***, уже узнал, что ты готов отдать свой долг и крайне этому благодарен, ибо, сам знаешь, сумма крайне большая. Сам занят и сегодня и, вероятно, завтра, а потому сейчас, вечером, отдам письмо гонцу, чтобы он наутро прибыл к тебе и забрал долг. Ещё раз благодарю.
P.S. Указываю адрес на письме, чтобы Геранд, мой слуга, не запамятовал, ибо память его в последнее время плоха».
И говорить нечего: на следующий день рано утром, купив обещанием повозку и пару бугаев под видом охраны, приодев их, он забрал деньги. Сумма была и правда огромной, поэтому Аластир значительно приуменьшил её значение и заплатил бугаям, указав, что «сам и то меньше получает». «Не скажу про Бога, но судьбу я люблю» — произнёс он про себя, планируя дальнейшие шаги.
Глава III. «Милорда печать опасней гильотины»
I
Солнечный день. У ворот особняка графа Фридриха де Муа появился знатный гость со странной просьбой.
— И чего же вы хотите? — спросил Фридрих у господина, попевая с ним чай.
— Дело в том, милорд, что раньше мой отец был знаком с вашим отцом. Во время своих странствий, ещё до вашего рождения, ваш отец приобрёл у моего батюшки одну картину. Это было очень искусное изображение двух дерущихся рыцарей. Она ещё была написана по поводу одного скандала, произошедшего в городе отца, когда только начавший обучение солдат в схватке убил господина, которому служил и который, считая его неспособным, собирался его изгнать, обещая, что за победу он станет командиром.
Господин говорил очень размеренно и спокойно. Он действительно был одет довольно знатно, но в меру, что сразу выдавало в нём купца или торговца. Один глаз его был закрыт повязкой: «Пострадал при нападении во время скитаний» — говорил он про неё. Второй глаз он постоянно держал слегка закрытым. У него была довольно густая борода, явно давно не бритая, а волосы его были скрыты за довольно пышной шляпой.
— Хмм… Такая картина действительно у нас есть — она висит в бывших покоях моего отца. Но, если вы позволите, как я могу вам верить?
— Если вы покажете мне эту картину, поверьте, я развею все ваши сомнения, к тому же я очень наслышан о вашей доброй воле и вашей приверженности столь редким в наше время идеалам, а потому уверенно смею надеяться, что эта приверженность и воля и сейчас не откажут в помощи сыну, скованному отеческой волей.
Столь сладкие речи не только убедили графа де Муа провести купца в свои покои, но и даже совсем отвлекли его от бывшего в нём ощущения удивительной странности голоса этого господина, который словно говорил ниже и более хрипло, чем должен.
— Вот она, как вы и описали, — произнёс граф, указав купцу на картину. — Так как же вы докажете принадлежность её вашему отцу?
— Вот, смотрите, вот здесь должна быть его подпись, — с этими словами купец аккуратно снял картину со стены и, перевернув её, слегка отдёрнул полотно от деревянной рамы, где у самого края была еле заметная подпись автора.
— Ха, никогда бы не подумал. Что же, раз это действительно картина вашего отца, то можете её забирать. Я, честно говоря, не очень к ней приглядывался и, к тому же, ценю столь возвышенные обязательства, как предсмертная воля.
— Хорошо, тогда, если дадите мне время, я ещё немного её осмотрю, чтобы убедиться, что всё сохранилось. — Купец достал из-за пазухи стёклышко и неожиданно подошёл к окну. Он повертел стёклышком на свету, пуская блики в стороны, и после вернулся к картине. — Простите, проверял, не грязное ли стекло, — после этих слов купец стал проходить стёклышком по полотну, рассматривая изображение.
Действо продолжалось чуть меньше минуты, как вдруг в комнату постучал слуга.
— Милорд, у ворот ещё один человек, и он яростно требует вас. Боюсь, дело дойдёт до драки, если вы не явитесь, — произнёс вошедший слуга, когда ему открыли.
— Известно, кто это?
— Нет, милорд. Какой-то неизвестный, но одет прилично, потому и…
— Хорошо, я сейчас приду, — перебил он слугу. — Как завершите свою процедуру, придите в гостиную. Мне будет очень интересно поговорить с вами об искусстве, думаю, моей матушке тоже, — извинившись ещё раз, граф вышел, оставив купца одного.
Купец постоял минуту, а потом начал обыск. Он сразу же подбежал к письменному столу и стал открывать все ящики. Обнаружив ящик с печатями, он собрал их все в небольшой мешок, после чего схватил картину и вышел из комнаты, убрав мешок за пазуху.
Идя по коридорам, он столкнулся с возвращавшимся к нему графу.
— Ох, а я уж волновался, что оставлю вас надолго. Представляете, — продолжил он, идя рядом с купцом, — какой-то пьяница подбежал к воротам и звал меня, притворяясь бароном! Глупость какая…
— Ужасно! И до чего доводит пьянство…
— Верно, ужасно. Я отпустил его, но если он вернётся, то выпорю.
— Это верно, с такими всегда нужно быть построже, впрочем… Ах! — воскликнул купец, проходя мимо окна. — Совсем забыл! Милорд, ужасно сожалею, но, думаю, я не смогу остаться более. Я обещал встретиться с одним своим товарищем, к нему я и ехал, а эта встреча наступит совсем скоро, поэтому, простите, никак не могу…
— Ничего страшного… о боже, как же вас зовут? Я совсем забыл спросить ваше имя! Так как?
— Велостир Демур, милорд, — ответил тот, от усталости поставив картину на пол.
— Да? — спросил граф, ощутив какую-то схожесть и вдруг обнаружив, что голос купца, когда тот воскликнул про время, будто бы слегка сломался и стал очень напоминающим что-то. — Ах, а что же вы всё в шляпе? — воскликнул граф притворно. — Позвольте, это же некультурно, да и жарко вам! Извольте снять её, — произнёс он, сузив глаза.
— Думаю, я не могу, милорд, в конце концов, мне скоро уже ехать, так что… — но не успел договорить купец, как граф с какой-то злобой в лице живо сдернул шляпу с его головы.
— Вы… лысый?
— Да! — воскликнул в злобе купец, вырвав шляпу из рук графа. — И не обязан отчитывать об этом вам, коль вы так это хотите знать. А шляпу мне всё равно прямо сейчас придётся снова надеть — повторяю вам.
— Простите меня, мне показалось… Я прошу прощения, я… — замямлил ошеломлённый граф.
— Ничего страшного, а сейчас, позвольте, я отправлюсь в путь, пока не задержался ещё сильнее. До встречи, милорд.
— Прощайте…
Когда купец сел в бричку, к нему подбежал слуга и передал клочок бумаги от графа: «Ещё раз прошу простить мне мою грубость и не отменяю своего приглашения поговорить в другой раз об искусстве, сир Демур».
***
Чуть ранее тем же днём.
— А ну повернись, шельма! — крикнул на пьяницу Аластир. — Неплохо, и только посмей порвать или замарать эту одежду! Как только увидишь блик вон в том окне, — Аластир указал на высокое окно графских покоев, — ты подойдёшь к воротам графа и станешь вопить, будто хочешь вызвать его к беседе, понял?
— Я… пон… понюль… — еле выговаривал мужик.
— Если выполнишь всё верно, получишь вдвое больше, чем я дал сейчас. Только не смей, слышишь, хоть кому-то об этом говорить! А то не только не дам, но и отберу отданное.
После этих слов Аластир сел в свою бричку и подъехал к особняку графа.
— Зачем пожаловали? — спросил его лакей.
— Скажи, — начал, понизив голос, Аластир, — что купец приехал сделать графу предложение…
***
Когда бричка тронулась, купец сорвал с себя повязку и про себя произнёс: «Верно та книга гласила: "Лучший способ убедить человека — заставить его самого усомниться, а потом и разубедиться в нужном тебе, ибо тогда под сомнение ставится самый верный источник любых подозрений — сама интуиция этого человека". "Велостир Демур" — ну и глупость».
II
«Похоже? — спросил про себя Аластир, сравнивая написанные письма и данную ему бумажку с извинением. — В любом случае разница не важна. Повезло, что я любил эту картину и удосужился сломать у неё раму, иначе бы даже не узнал о существовании этой подписи» — думал про себя Аластир, капая на два письма сургуч и делая печать, одновременно с этим напевая фрагмент поэмы, когда-то вычитанной из книги:
«Милорда печать опасней гильотины:
Убила мечтания и веру судьбою,
И прошлого зарево оно затмило собою,
Не возвеличив товарища силы,
Так нагло задев его душу и волю…»
Кажется, это был фрагмент слов гонца, которого в той поэме лорд отправил на казнь из-за письма, посланного ему его другом.
— Кучер, сколько до владений графа Лагрица? — спросил Аластир, убрав письма за пазуху и приступая к бритью своей бороды.
— Минут сорок ещё будет, милорд.
— Когда останется десять, остановишь бричку.
— Как скажете.
За время езды, несмотря на постоянную тряску, Аластиру таки удалось сбрить с себя столь ненавистную им бороду. Буквально через пять минут после этого бричка остановилась.
— Всё, милорд. Там, вон, вдали и владения его виднеются. Отсюда минут десять как раз выйдет, — говорил, обращаясь к Аластиру, кучер с явным удовольствием от того, что «смог для господина точно время выверить».
— Уйди с дороги, да подъедь к лесу, — приказал низким голосом Аластир.
Когда бричка, как и приказывалось, встала на окраине дороги, которая, к слову, слегка возвышалась относительно рядом идущего с ней леса, Аластир вышел из брички.
— Слезай, — приказал он с взятым из брички небольшим мечом в руках.
Кучер вдруг потерял дар речи. Невиданный страх смерти внезапно напал на него при виде блестящего оружия. Он медленно спустился со своего сидения и встал рядом с Аластиром на то место, которое тот указывал ему мечом. Схватив довольно хилого кучера за шею, Аластир подошёл к одной из лошадей и заколол её. Не отпуская кучера, дабы тот не сбежал, он с усилием столкнул бричку на обочину. Распахнувшаяся дверь открывала вид на разгромленные внутренности брички, будто устроенные нападением. Когда всё было готово, Аластир с кучером спустились к бричке. Аластир толкнул кучера к перевёрнутому транспорту, потом повалил его на землю и встал над ним.
— П-прошу, смилуйтесь, я, я ведь — ничего! Я ничего не расскажу, отпустите, смилуйтесь, милорд!.. — отстукивал языком кучер, еле сдерживая слёзы от страха.
Вдруг издалека завиднелась лошадь с тёмной фигурой на ней. Фигура приблизилась к бричке и встала вблизи Аластира. Позже человек в капюшоне спустился, достал из брички картину и взял из рук Аластира мешок с печатями.
— Все? — спросила фигура, повесив картину на бок лошади и изучая мешок.
— Все, какие нужно. Езжай. — После этих слов фигура забралась ан лошадь и ускакала в лес.
Когда фигура потерялась среди деревьев, Аластир вновь повернулся к кучеру.
— Докажи.
— Чт-то?
— Докажи мне, что я не должен тебя убивать.
Но кучер молчал, онемев от ужаса перед такой просьбой.
— Когда-нибудь, — начал Аластир, уткнув кончик меча в грудину кучеру, — я найду того, кто осмелится мне ответить. Когда такой человек попадётся, я скажу ему, почему он лжёт. Открою перед его глазами истину. Ибо понимание причины смерти, понимание того, почему ты должен умереть, — это привилегия: она облегчает смерть. И потому мне жаль тебя, недостойного этой привилегии, недостойного хорошей смерти, — после этих слов Аластир внезапно убрал меч.
Неожиданно он задрал свою одежду, поставил меч горизонтально и быстро провёл им по своему правому боку, оставив немаленький кровоточащий порез. Спустя мгновение он вонзил меч в грудь старика, после чего, достав из-за пазухи вислую печать, аккуратно повесил её на рукоять меча. Придерживая себя за рану, он залез на живую лошадь, ударил её и, прислонившись к ней, словно без сознания, поскакал в сторону поместья графа Лагрица
III
Ближе к вечеру того же дня к особняку достопочтенного графа Веордольфа Лагрица прискакала лошадь с раненым на ней человеком почти без сознания. Он был ужасно напуган и не понимал, где находится. Слуги обеспечили ему первую помощь, и неизвестный с разрешения самого графа остался в особняке на ночь. От самого прибытия до ночлега неизвестный, только с него сняли тулуп, стискивал его в своих руках и не выпускал. На следующее утро, придя в себя, он встретился с графом.
— Итак, кто вы, и что с вами произошло? — спросил неизвестного граф.
Граф Лагриц был довольно почтенного возраста и имел взрослую дочь от покойной жены. Это был закалённый жизнью, рассудительный и строгий мужчина с седой бородой и волосами. Его голос был хрипл, но твёрд и низок. Его почти чёрные глаза до сих пор ярко блестели, и вообще, как говорили слуги, «он очень хорошо сохранился». Единственная особенность графа, заключалась, наверное, в его чистокровной ненависти к наглым и самовлюблённым натурам, которых он в иной раз готов заживо сжигать. Говорят, такая острота позиции ему обеспечила его жизнь, каким-либо образом травмировавшая его на этот пункт.
— Я, милорд, странствующий купец. Имею в этих землях одно место под своим началом и ехал к нему. По дороге я собирался заехать к вам, чтобы продать вам очень драгоценные товары: разные украшения, драгоценности и трофеи из разных земель. Я, помнится, рассказал об этом графу Фридриху, когда делал у него одну покупку. Отчего-то он обозлился на меня, но отпустил. И вдруг, на середине пути к вам, нас нагоняет какой-то наездник. По его просьбе кучер останавливается на обочине, слезает, как вдруг этот наездник достаёт из ножен меч и закалывает нашу лошадь, представляете? Он живо просит меня выйти — я слушаюсь. Потом этот монстр просовывает мне письмо, садит меня на вторую лошадь и жгуче режет мне живот, думаю, он рассчитывал, что я умру к концу пути, но при этом верил, что мне хватит сил доехать до вас, милорд. Ну а когда я очнулся, вижу, утро, особняк ваш…
— Где это было?
— Да вот, в минутах десяти на юг от вашего поместья.
В ответ на это граф что-то нашептал рядом стоящему с ним слуге, после чего вновь обратился к купцу.
— А что за письмо? Это из-за него вы так сильно сжимали свой тулуп?
— Да, простите, я был в бреду. Вот оно. — И купец протянул графу запечатанное сложенное письмо.
Лицо графа сразу же исказилось шоком. Печать озарила ужасом его лицо, но письмо он раскрыл.
«Почтенный Веордольф Лагриц, должен сообщить вам, что не принимаю отказа вашего в женитьбе меня и вашей дочери. Считаю вас рассудительным и умным человеком, в значительной степени понимающим своё положение, которое не располагает к выборочности супруга вашей дочери, и которое, по всем факторам, сводит решение насчёт последнего в мою несомненную сторону. Должен уверить вас также, что не понимаю причин вашего выбора, и считаю роль свою в разы более выдающейся. Прошу также простить за утраченную возможность торговли с этим купцом, но считайте этот инцидент показателем серьёзности моих намерений.
P.S. Прошу простить за почерк: недавно повредил ведущую руку и не могу писать нормально, а использовать писарей считаю неуважительным».
— Да что он себе позволяет! Этот жалкий нахал смеет ещё считать себя достойным! — кричал в гневе Лагриц.
— Простите, милорд, но что вы имеете ввиду? — любознательно спросил купец.
— Этот наглец ещё в прошлом месяце просил руки моей дочери! Говорил, что любит её, что желает связать себя с ней клятвой! Тогда этот случай разлетелся как анекдот на многие расстояния отсюда. Я до сих пор помню, как болезненно исказилось лицо его, когда я уведомил, что моя дочь уже помолвлена с графом Венередским, который, к тому же, как я ему заметил, «будет почтеннее вашего то». Из чистой честности сказал, с почтением! А сейчас этот нахал ещё и говорит, что «не принимает отказов»!
— Право, высочайшая дерзость. Но, возможно, он написал это сгоряча? Был не в себе? Уверен, если вы уведомите его в непростительности таких слов, он обязательно заберёт их назад и извинится, — сладостно предлагал купец.
— Это верно… Как я знаю, он довольно смиренный человек, да и тогда, когда просил женитьбы, не выказал особой злобы… Я напишу ему ответное письмо и тогда уже решим. А вы…
— Ах, я уже поеду, милорд. Мне, право, нужно торопиться, и…
— Да, я предоставлю вам новый транспорт…
— Нет, что вы, мне будет достаточно лошади, право, милорд, боюсь, я очень опаздываю к своим товарищам, ожидавшим меня ещё вчера и потому, лучше, поеду на лошади.
— Хмм… ладно, мы дадим вам одну из лучших наших лошадей. Тогда ступайте, и… — В этот момент к Лагрицу подошёл слуга с вислой печатью. — Так значит, это правда… По-вашему, это тоже «сгоряча»? — спросил он купца, держа в руке печать.
— Ох, я не знаю, милорд, но уверен, что сперва нужно во всём разобраться и не спешить.
— Ваша правда, ступайте…
Купец вышел из комнаты и последовал по особняку на улицу, где его уже ждала приготовленная лошадь.
Выехав из особняка, он сперва заехал в город поместья Лагрица. Там он в назначенном месте встретился с одним человеком.
— Пока по плану. Встретимся у Фридриха, — произнёс он мужчине в капюшоне, не слезая с лошади и попутно завязывая на голове повязку, после чего ускакал.
К вечеру он уже был в поместье Фридриха.
IV
— Ах! Велостир, вы всё же прибыли.
— Да, как только закончил дела, счёл честью прибыть к вам снова. Даже отправился на лошади, чтобы не медлить.
Но Фридрих был задумчив: он сидел в гостиной особняка и держал в руках письмо.
— Вы чем-то встревожены, милорд? — спросил его купец.
— Просто… просто я получил очень странное письмо и даже не знаю, что с ним делать. Будто и не мне писали вовсе.
— Что же это за письмо, если позволите?
— Странное дело: я не так давно бывал у графа Лагрица, чтобы просить руки его дочери. Он мне отказал, так как она была уже помолвлена с другим человеком: с графом Венередским. Я хоть и был тогда обижен, но всё понял и более к нему не обращался. Сейчас же я получаю письмо, в котором он отчитывает меня и уверяет, что я, якобы, настоял на своём решении, и что повторно прошу у его дочери руки. Также он написал про какого-то купца, будто бы я совершил зверство…
— «Зверство»?
— Будто я ответственен за нападение на едущего к нему купца. Он даже послал вместе с гонцом мою печать, которая, якобы, висела на мече убийцы, оставленном в теле кучера, — ужасно!
— Хмм… должен сообщить, что я действительно по дороге видел сваленную на бок бричку. Вынужден признать, что я струсил, сбежал и хотел сообщить вам, но, видимо, уже нет смысла.
Наступило молчание, продлившееся пару минут.
— Подождите, вы сказали, что он прислал вам вашу печать? Но откуда она у убийцы?
— Не могу знать, но, получив письмо и проверив, действительно обнаружил: печатей нет, ни одной. Я, признаюсь, не так часто ими пользуюсь в последнее время: не приходится — так что даже не знаю, кто мог их украсть! У меня в последнее время столько людей было, и слуг ушло много… — Фридрих впал в раздумья. — Боже мой, да это же самозванство! Кто-то обманул его! Это нужно срочно исправить, я обязан отправиться к нему!
— Подождите, милорд, — вдруг оживился купец, — уверены ли вы, что он обманут? А что, если это его план? Возможно, он и есть автор всех козней…
— Но зачем?
— Милорд, граф Венередский женится на дочери герцога Гофмана. Мой верный знакомый недавно продал ему множество тканей и цветов для украшения особняка. Герцог так и выразил свою просьбу: «Желаю купить таких-то товаров для приготовлений к свадьбе». К тому же, как я знаю, ваш отец был недружен с Лагрицем: помнится, я слышал, что ваш отец обделил его во время какой-то сделки — простите мне мою дерзость.
— Он никого не обделял. Лагриц сам согласился на плохие условия, а после сделки уверял, что обманщик — отец. Но я считал, что они тогда уладили свои распри, впрочем, Лагриц всегда был злопамятен. А что насчёт свадьбы, так я просто поражён, вы уверены?
— Я очень доверяю своему товарищу и с большим трудом поставлю его слова под сомнения, милорд.
— Хмм… хорошо. Я отправлю графу Венередскому письмо и узнаю определённо. Стоит, вероятно, отправить Лагрицу карету с гонцом и заморскими тканями для его дочери в знак примирения, если вы, конечно, правы…
— Боже, что вы! Я лишь предположил и даже хочу извиниться за столь грязные мысли о таком человеке! Так что не стоит делать поспешных выводов, милорд.
— Но всё же я сперва дождусь ответа от графа Венередского, а уже потом отправлюсь к Лагрицу лично.
— Милорд, ужасно стыдно за такое предложение, но возможно ли мне тоже отправиться с гонцом?
— Простите?
— Мне просто кажется, что будет надёжней, если к Лагрицу отправится также лицо стороннее, так скажем, независимое, извините мне мою наглость.
— Нет-нет, вы правы. Так будет надёжней, но не помешаю ли я вам?
— Что вы! Для меня честь услужить вам, милорд, к тому же на ближайшие пару недель все мои дела улажены, единственно, я бы быстренько сходил в город по одному делу, прежде чем отправляться в путь.
— Хорошо… Простите, — произнёс Фридрих уже выходящему купцу, — вы не больны? А то вы постоянно придерживаетесь за бок.
— Вчера неудачно упал, и до сих пор болит, спасибо за беспокойство.
— Хорошо, тогда выполните свои дела и завтра утром отправляйтесь вместе с гонцом к графу, поедете в карете в сопровождении восьми стражников. К слову, — сказал Фридрих, когда купец уже выходил, — считаю, вам больше шла борода.
Купец согласился с этим замечанием и вышел. Он быстро сбежал по лестнице на улицу и через несколько минут был уже в городе. Идя по дороге, к нему подошёл неизвестный и пошёл с ним.
— Что с письмом к Венередскому?
— Они на посту — поймают.
— Тогда ожидайте нас, будем на нужном месте через минут тридцать.
После этих слов неизвестное лицо скрылось в переулке, а купец отправился обратно в поместье графа Фридриха.
V
На следующий день рано утром через пару часов после отправления.
— Так что произошло? — спросил Фридрих.
— На нас напали. Они начали стрелять из луков, выскочили с мечами — их было десять, не меньше. Я сразу же выбежал из кареты и стал убегать в лес. Одно лишь чудо спасло меня: лошадь одного из стражников испугалась и убежала, когда они напали. Мне повезло найти её, когда я убегал от них.
— Но кто на вас напал?
— Я не знаю, я не видел именно. Но я слышал, я слышал, милорд… Они кричали ваше имя, будто я — это вы, они считали, что бегут за вами.
— Значит, они хотели убить меня, — с твёрдостью в голосе произнёс Фридрих. — Здесь не может быть сомнений: Лагриц хотел меня убить.
— Но нет, милорд, возможно, это были наёмные убийцы со стороны, возможно…
— Нет, Велостир, я должен был догадаться, что он до сих пор держит обиду на наш род.
— А как же граф Венередский?
— От него ещё ничего не пришло, но это и не нужно. Это нельзя простить просто так, Велостир, и я должен начать сбор солдат.
— Ваше право, милорд, — произнёс, выдохнув, купец. — Простите мне мою трусость, но, если вы позволите, я бы хотел удалиться. Боюсь, я не выдержу новых потрясений…
— Конечно, мой друг, отправляйтесь. Я отправлю вместе с вами нескольких стражников для защиты и предоставлю оружие вам лично.
— Хорошо, милорд, благодарю вас.
Через час купец вместе с тремя стражниками был уже в пути. Странное дело, в один момент ему стало плохо, и им пришлось остановиться на целый день. Ночью, когда все спали, солдаты были убиты.
VI
На утро следующего дня.
— Он готовит армию, милорд, — произнёс купец, бросив на пол обрывки ткани.
— Армию?! — воскликнул Лагриц в недоумении.
— Верно, милорд. После нашей последней встречи, уладив свои дела, я осмелился приехать к графу Фридриху лично. Я искренне верил, что всё это — недоразумение или, ещё хуже, настоящая провокация с третьей стороны, чтобы вас рассорить. Прибыв в поместье графа, я увидел ряды тренирующихся солдат и приготовления к походу. К тому же во время нашего с графом разговора один его слуга что-то ему сообщил, из-за чего лицо графа исказилось, и он на какое-то время вышел от меня. Немного пройдя за ним, я увидел, что он разговаривает с какими-то солдатами. Стоит заметить, что на протяжении всего моего визита я то и дело подмечал странные взгляды. Всё это в сумме натолкло меня на мысль, что меня узнали здесь, поэтому я немедленно удалился, но, видимо, вслед за мной послали. В своё время мне посчастливилось обучиться бою и, застав их врасплох, притворившись спящим на привале, я смог их одолеть. Эта ткань — обрывки их формы, возможно, вы знаете её. Их тела вы сможете найти в пятиста диригентес на юге-востоке от вас. У солдат я также нашёл письмо, которое они, вероятно, хотели оставить на моём теле для вас, когда ваши люди меня найдут, — после этих слов купец достал из-за пазухи письмо и протянул его графу. Печать была уже знакома, а строка была всего одна.
«Граф Веордольф Лагриц, я иду на вас войной».
— КАК ОН СМЕЕТ!!!! — вскричал в ярости Лагриц.
— Я искренне желал его защитить, милорд, вы сами знаете. Но сейчас я не могу ничего сказать — думаю, вам нужно готовиться сейчас же.
— Вы правы. Дом Лагрицев выражает вам огромную благодарность за такое содействие и будет рад вашему визиту в любое время, когда всё это пройдёт.
— Я польщён, милорд, а сейчас, если вы позволите, я бы удалился. Простите мне мою трусость, но я не воин и на время этих событий…
— Безусловно, езжайте. Я пошлю с вами пару солдат для защиты.
— Премного благодарен, милорд… — со сладкой улыбкой произнёс купец и удалился.
Позже солдаты были убиты.
VII
***
За месяц до всех событий.
— … и если всё будет верно, то дары в повозке Фридриха окупят все труды сполна, — закончил Аластир.
— Хмм… хорошо. Считай, что всё в силе. Но учти, если твои обещания не покроют стоимость, аванса будет, конечно же, мало, — произнёс хриплым голосом предводитель банды головорезов.
— Тогда хорошо. — Аластир встал из-за стола и направился к двери, как вдруг остановился и развернулся. — Ещё одна просьба: мне нужен яд.
— Яд?
— Желательно посильнее.
— Хм… К нам недавно в руки попал хорошо действующий яд из корней одного растения.
— Мне подойдёт. Предоставишь мне флакон — я заплачу.
После этих слов Аластир вышел из комнаты.
***
Спустя несколько недель.
— Велостир? Что вы тут делаете? — спросил Фридрих, стоя среди солдат.
— Милорд, они… они идут! — почти кричал запыхавшийся купец. — Они узнали про ваши планы и выдвигаются сюда: я сам видел их ряды, когда скакал по своим делам. Я… я просто не мог оставить это, поэтому сразу же помчался к вам.
— Не может быть, но как?
— Возможно, Лагриц начал подготовку ещё когда провалилась операция с вашим убийством.
— Тогда мы будем держать оборону в крепости. Спасибо, друг, — произнёс Фридрих, положив руку на плечо купца, — на дороге у них было бы преимущество ввиду рельефа, так что нас бы сразу разбили. В крепости у нас будет больше шансов.
— Я рад, милорд.
— Не хотите отдохнуть, пока ещё ничего не началось? Будет лучше, если вы уедите под покровом ночи, чтобы вам точно никто не помешал. Вам ведь есть, куда ехать?
— У меня есть близкий друг на юге отсюда — он сможет меня приютить, но вы правы, я бы перевёл дух.
Поздно вечером тем же днём.
— Милорд, армия Лагрица прибудет лишь завтра днём. Сейчас вам лучше поспать, — произнёс купец, стоя в покоях Фридриха, который готовился ко сну.
— Да, вы правы Велостир, я постараюсь, — сказав это, Фридрих потушил свечу, и в комнате воцарилась абсолютная темнота, не порываемая даже лунным светом, который сдерживали шторы на окне.
— Прощайте, милорд, и удачи вам, — силуэт во тьме двинулся, дверь раскрылась, впустив лишь больше тьмы из такого же тёмного коридора, и после сразу же закрылась.
Пару мгновений Фридрих лежал и уже был готов уснуть. Вдруг какой-то шорох послышался ему вблизи кровати, и мысль промелькнула в его голове: «Я ведь приказал осветить коридоры, так почему же, когда дверь открылась, не было…» — вдруг тёмный силуэт напрыгнул на тело Фридриха и стал обвязывать вокруг его рта кляп. Успешно завершив процедуру, и оставив недоумевающего Фридриха беззвучным, силуэт привязал конечности Фридриха к углам кровати, после чего сел на стул рядом с ложем. Через мгновение силуэт встал, взял со стола свечу и вышел в коридор, после чего вернулся с уже зажжённой свечой, подожжённой от какого-то другого освещения.
В свету свечи показался тот же самый купец, только теперь на его голове не было повязки, а второй глаз, который он постоянно слегка сужал, был открыт полностью.
— Не узнал? — произнёс как будто другим голосом купец. — Удобно верно? Повязка на глаза стала кляпом — смешно…
— Ммпхммм!!!
— Узнал, братец. Узнал… — Аластир налил из кувшина воды и высыпал туда флакон порошка. — Помнишь, что я тебе говорил? Лагриц убьёт всех, каждого. И мать нашу не пощадит… — Аластир взглянул на Фридриха. — Нет, так не интересно…
Он достал из шкафа какую-то одежду и оторвал от неё лоскут, после чего очень туго навязал его на шее Фридриха, сняв кляп.
— Ты.. ты… — очень хрипло проговаривал Фридрих, без возможности даже крикнуть из-за здавливающей ткани.
— Ты, братец, всегда был тем ещё фанатиком: ты был морален до смерти. Скажи мне, открой мне глаза: почему ты должен жить? — Аластир помешивал ложкой приготовленную смесь.
— Я… я твой брат, матушка, она спасла тебя…
— Ты меня ненавидел, а матушка?.. Говорят, «мать всегда любит своё дитя», разве это не обесценивает её любовь? В чём ценность того, что она меня «спасла», раз матери всегда любят своих детей?
— Я заплачу… я отдам всё, всё отдам! — хрипло простонал Фридрих.
— Что ты мне отдашь? Что ты мне отдашь прямо сейчас, м? Ты связан, у тебя в руках нет золотых мешков или бриллиантов. Все твои земли — надпись на бумагах. Ты не можешь сейчас дать мне что-то.
— Дай, дай мне отбиться, убей меня потом, только не разрушай владения, они ведь нашей семьи! Я верю, — начал кашлять Фридрих, — что в тебе есть добро, ты не такой монстр, каким кажешься, ты не сделаешь такое зверство, у тебя нет права!
Аластир тихо рассмеялся, а после встал над телом Фридриха.
— Брат, знаешь, что у меня в руке? Это снадобье убьёт тебя, и убьёт мучительно. Оно — моё право. Я могу тебя отравить, могу залить эту дрянь тебе в рот, так скажи, неужели я не имею на это права?
Аластир вновь рассмеялся, а Фридрих онемел от ужаса. Он понял, что ничего не может сказать, нет того, что спасло бы его. Нет того, что сдерживало бы его мучителя.
— Прощай брат, — Аластир раскрыл рот Фридриха и стал лить в него настой, — пусть твой бог спасёт тебя как мученика, это ведь стоит смерти, верно?
После этого Аластир вновь завязал на голове повязку, отошёл от Фридриха и вышел.
— Постойте, — сказал он идущей к Фридриху служанке, — милорд только что уснул. Он очень встревожен, поэтому не стоит его никак беспокоить.
Служанка послушала и ушла. Через десять минут Аластир был уже вне поместья.
Эпилог
Вся правда вскрылась относительно скоро, когда были обнаружены и трупы солдат, которых отправляли вместе с Аластиром, и труп гонца, нёсшего письмо графу Венередскому. Жаль, что к тому моменту Аластир был уже в Заокеанье, куда отправился для пущей безопасности с намерением начать жить по новой. Поместье Фридриха было захвачено графом Лагрицем. Стоило видеть растерянность и ужас солдат и слуг, когда мёртвое тело Фридриха нашли в его покоях. В конце концов, дочь Лагрица вышла за графа Венередского, как и предполагалось. Аластир вновь отрастил свои волосы и с тех пор больше не носил бороды.
Последнее редактирование:
