Исаак Йозеф-Жанна-Гогенцолль Герц
53 года на момент прибытия в Заокеанье.
Чистокровный Флор.
Внешность:
В молодости не очень красивый, ничем непримечательный мужчина. На момент Заокеанья - высокий и тощий дедушка.
Характер:
- Исаак при исполнении долга врачевателя проявляет не только сострадание, но и железную собранность, не позволяя эмоциям влиять на решение.
- Он скептически оценивает родовые привилегии, но не терпит пустых слов и требует от себя и окружающих чёткости действий.
- Чувство вины за ошибки на войне остаётся, но не приводит к рецидивам самобичевания: он преобразует его в строгое стремление к совершенству.
- Любознательность в отношении «красного камня» сочетается с методичной осторожностью: все эксперименты он проводит по строгим правилам, без риска для окружающих.
- Хотя Исаак способен на гнев, он сдерживается, предпочитая конструктивный диалог и аргументы вместо сиюминутного всплеска чувств.
- Его сотрудничество с Кавино-Кавинским базируется на взаимном уважении и требовательности к дисциплине, без места для бесцельного энтузиазма.
Сильные стороны:
- Окончил факультеты естествознания и медицины. Обучен астрономии, хирургии, работе с красным камнем.
- Знает языки: Флорэвендельский и Амани.
Слабые стороны:
- Немощен и слаб. Совершенно слаб. Не в силах удержать ни меча, ни надеть доспехи.
- Агностик.
- Медицинская травматичность на всю жизнь отпечаталась в его здоровье: при виде сильных кровотечений у пациентов он до сих пор испытывает приступы лёгкой тошноты, хотя и старается сдерживать эту реакцию силой воли.
Мечты, желания, цели:
- Изучить как можно больше явлений. Цель.
- Доказать теорию Кавинского о вращении Кеменлада вокруг Солфара.
- Хочет добиться мирового признания, чтобы его простили на родине.
Отношения с другими персонажами:
ПРЕДИСЛОВИЕ
Итак, здравствуй, кто бы это не читал. В твоих руках автобиография скромного исследователя этого бескрайнего и, признаться честно, пугающего мира. Я не имею ни малейшего понятия, по каким, господь, причинам эта книжка оказалась в твоих руках. Но тем не менее, если моё тело ещё дышит, а уста не возражают, то, прошу, располагайся удобнее и готовься читать.
В этом, если разрешишь, романе-биографии есть немало моментов, за которые мне стыдно. Я не прошу прощения, но очень рекомендую тебе, читатель, принять мою точку зрения. Если твоих умственных и логических способней хватает на то, чтобы поставить себя на чужое место, изволь сделать это, чтобы не скривиться от не самых приятных и благородных поступков.
ВСТУПЛЕНИЕ
Благословлённой матерью и умнейшим отцом моим дано мне имя - Исаак. А что на счёт фамилии, то с этим вопросом мы обратимся к родословному дереву, ведь ещё полвека назад по этой земле ходил Брезенбарг Гогенцолль Герц, мой троюродный дедушка по отцовской линии. Брезенбарг, храни господь душу его, был человек образованным и крайне любвеобильным. По памяти Адальберта Гогенцолль-Фридрих Герца, крёстного отца моего и дяди по совместительству, Брезенбарг стал основоположником нашего рода, поженившись на всех трёх дочерях маркиза Монте-Кристе. В его маркизете насчитывалось четыре сотни людских голов и с пары тысяч голов скота. Я считаю, что это был крайне выгодный брачный союз для семейства Герцев, то есть, моего семейства и моего рода.
Если возвращаться к Брезенбаргу Гогенцолль Герцу и его широкой, во всех смыслах этого слова, души, то я могу уверенно сказать следующее: Что Брезенбарг, имея лишь брата-близнеца, носившего имя Брезенбарга-старшего, мог без каких-либо осложнений и испытаний ухаживать сразу за тремя женщинами. Признаться, для меня эта задача непосильна, я бы даже сказал - невозможна.
Часто бывало такое, что братья Брезенбаргские менялись местами! Когда Мария Гогенцолль-Фридрих-Кристе Герц фон Монте, моя двоюродная бабушка и вторая дочь маркиза Монте-Кристе, посещала свой яблоневый сад, Брезенбарг-старший целовал её. А позже, когда прекрасная Мария возвращалась в свои покои, к ней приходил уже Брезенбарг-младший, то есть, мой троюродный дедушка. Альбрехт-Йозеф фон Киркштайн, крёстный отец моего троюродного брата по материнской линии, рассказывал, что Брезенбарги были так похожи друг на друга, что даже когда они вдвоём становились в ряд, нужно было приложить немалые усилия, дабы отличить одного от другого.
На вкраплённом в эту книгу рисунке ты можешь увидеть мой портрет. Его нарисовала милейшая дева Анна-Антуана де-Анжуйская. В те годы я мечтал взять эту художницу в жёны, настолько красивой и нежной она была. А что? Мои материальные богатства позволяли скупать все краски в городе, а духовное развитие не уступало умственному!
Как бы то ни было, я покинул отчизну в бегах. Конечно, вспоминая об Анне, мне приходится пускать слезу и, бывает, задумываться над тем, чтобы вернуться. Но с другой стороны, если мы отрезвим наши головы и отпрянем от винных бутылей, ничего страшного в этом не будет. Ведь так?
*Последующие две страницы, повествующие о красоте Анны-Антуаны, нечитаемые. Чернила стёрлись от равномерно капавшей солёной воды*
ГЛАВА I
Я был рождён в двести пятьдесят шестом году четвертой эпохи в госпитале при храме в Бамболе. Это провинция севернее Вальмина, столицы моей распрекрасной и бесконечно далёкой родины. Мою матерь когда-то называли Жанна Гогенцолль Герц. В моей памяти она отложилась как самая нежная и сердобольная женщина. Не солгу, если скажу, что я не видел такой доброты нигде, кроме как у других любящих матерей. Я помню голубые глаза и широкую улыбку так, как будто это было вчера. И скучаю.
Что до моего отца. Его звали Йозеф Гогенцолль Герц. Львиную долю моей жизни я его не видел. Дело в том, что он был почётным преподавателем и профессором во Флорском университете. В его кабинете я часто находил книги медицинского и теологического характера. И по сей причине, в детстве у меня были все основания для обвинения отца в религиозной службе. Правда, "Обвинение" - слово не то, которое я хотел подобрать, ибо злого умысла в этом нет, но подозрением это называть тоже нельзя, и потому договоримся на том, что я всё таки обвинял его в этом, но не предпринимал никаких действий, чтобы моя "претензия" не вылилась в суд.
У меня был и есть старший и младший брат. Одного зовут Польнарефф Гогенцолль Герц, а второго - Жан-Пьер Гогенцолль Герц. Польнарефф, мой старший брат с разницей в четыре года, крайне заносчив. Временами его богобоязненность выводила меня из себя. Был даже случай, когда я ударил его раскаленной кочергой, за что мне до сих пор стыдно.
Мой младший брат, который зовется Жан-Пьером, стал моим близким другом, чего я, к сожалению, не могу сказать про старшего. Жан младше меня на семь лет. По началу, в юношеские года, мне было очень трудно находить с ним общий язык. Но по мере его и моего взросления, мы завели переписку. Мне понравился ход его мыслей, и потому я бы очень хотел, чтобы он унаследовал баронство Монте-Кристе.
Гогенцолль - это ветвь ещё более древнего рода, чем Герц. В далёком младенчестве, как говорила кухарка Сюзанна, матушка часто рассказывала легенды об Адальберте Гогенцолле. Признаюсь, я ничего про это не помню. Но, в свою защиту, я скажу тебе следующее - Не было ни одного такого дня в университете, чтобы я не искал истоки!
Герц - это родовое имя всех рождённых и потомков Брезенбаргов и их предков. Герцам принадлежит баронство Монте-Кристе, где я вырос. Помимо этого, нашему роду обязаны все школяры и преподаватели Флорского университета, ведь ещё Брезенбарг преподавал там в качестве профессора философского факультета. В моей библиотеке, что осталась в Виттории, хранится десяток книг троюродного дедушки, за что я крайне благодарен своей фамилии.
Что же, ты разобрался в моей родословной и имени. На этом, пожалуй, мы закончим главу, ведь если я опишу в подробностях каждого родственника, боюсь, нам не хватит и двадцати книг!
ГЛАВА II
Вторую главу я бы хотел начать с момента, когда я поступил во Флорский университет. К этому времени я уже узнал, что мой отец, Йозеф Гогенцолль Герц, является профессором врачебных, медицинских и алхимических наук, а не божественных и Флорендских, как я предполагал.
Мне было неуютно находится под опекунством родственника. Я помню косые взгляды и укоры со стороны моих одногруппников. Ходили слухи, что якобы я попал в университет лишь потому, что профессоры сплели недобрые сети и планы в пользу семейства Герц. Я не отрицаю того, что роль громкого имени в моем поступлении высока. Но моё умственное развитие вполне соответствовало тому, с каким приходили школяры на первый курс. Не будем заострять на этом внимание, ведь поступление уже прошло, а я находился на обучении.
В процессе познания врачебных тайн, я был сильно шокирован. Любая травма и упоминание её вызывала во мне жуткую дрожь. Я всегда представлял себя на месте пациента, и потому мне было крайне неприятно при виде очередного трупа. К счастью, мой недуг прошёл очень быстро.
В университете мы проходили не только врачевание, но и этику, алхимию, политологию, и даже частично философию. Мне показалось это странным, ведь я уже окончил артистический факультет. Но с годами жизни и приобретенным багажом опыта и знаний, я уверяю тебя, читатель, что всё полученное в учебном заведении тебе пригодится. Может, не так сильно, как ты ожидал, но всё таки.
Моим первым пациентам стал молодой солдат с Брегдефа. Его колено раздробило что-то тупое и тяжелое. Помню, одногруппники ставили флоринги на то, что же это было - булава или кулак. Меня такие вещи интересовали не сильно, потому что моей первой реакцией на травму стал рвотный рефлекс. Я вернулся в аудиторию лишь тогда, когда ставки были проиграны, ведь мой отец диагностировал следующее: Отравление, инфекция, гангрена и травма от удара копытом.
Самым вопиющим случаем стал пациент со множественными переломами и повреждениями внутренних органов. Это было на шестом курсе обучения, и потому я смог удержать самого себя от реакции. Морфит, отправившийся на войну (Или очередную стычку - как тебе удобнее, читатель) с Хобсбургом получил подобные раны в плену. Его труп пришёл к нам с таким выражением лица, какое я никогда не видел. Настолько страшным было увиденное, настолько же и больно было пациенту. Либо его перетоптало четыре лошади, либо один всадник прошёлся по больному двадцать шесть раз с разными подковами. Как бы то ни было, я навсегда уяснил, что с подобными травмами живые существа выжить не могут.
В конце обучения, сроком на один год нас отправили на границу с Хакмарри для развертывания полевого госпиталя. Я видел страшное. Обезображенные лица сменялись одно за другим. Часто в лагере кончались анестетики, поэтому приходилось работать на живую, под симфонию криков и молитв.
Я до сих пор помню каждого, кто оказывался на моём столе. И это ужасно. Признаюсь, я - убийца. И не от того убийца, что хочу смертей, а от собственной глупости и незнания.
Я до сих пор молюсь, чтобы души всех погибших от моих рук возвратились туда, куда они заслуживают попасть. Но что сделают тысячи молящихся рук против пары рабочих? Мои оплошности не замечали, да и у коллег дела обстояли не лучше. Даже профессор Сакруман убил пару людей! МЫ НЕ ВИНОВАТЫ!
Я не знаю, как быстро я бы сошёл с ума, но, к счастью, нас отправили обратно на вручение диплома. Отец лично передал мне в руки эту заветную книжку. Но тогда я подумал - А стоило ли оно того? Но с другой стороны, если бы нас там не было, многие воины не дожили бы до сегодняшнего дня. И к тому же, на место нашей группы пришла бы другая, и всё было точно так же.
С дипломом на руках, я вернулся домой. В отчем доме ко мне часто приходили пациенты с самыми разными проблемами. В большинстве своём были богатые мужья и их меланхоличные жены. От меланхолии я проводил трепанацию черепа. Операции стояли дорого, и потому наше семейство не знало бед.
Другой частой проблемой была инфекция. Какая-та рана, незатянувшиеся рубцы. Решалось это просто - я обрабатывал рану спиртом, а если это не помогало - отсекал конечность пациенту.
Была лепра. Всякие господа, не желавшие идти в лепрозории, приходили ко мне. Снимал жар, пускал кровь. Выживало меньшинство. Не будем об этом сильно рассказывать. Чем меньше трогать рану - тем меньше она болит, верно?
Были паны, не евшие трав - одно лишь красное мясо. Они были слабыми, а ветер, казалось, сдует их далеко-далеко. И мало того, что им объясняешь, они не слушают тебя! Их беда, не моя.
Словом, работы много, как и денег. К моему тридцатому году вернулся с университета мой младший брат - Жан. Я уже успел завести с ним переписку. Он отучился на юридическом факультете и стал решать судебные тяжбы аристократии Эирини. Он гостил дома лишь пару месяцев в году, пребывая всё время на рабочем месте.
Старший брат остался во Флорском университете вместе с отцом. К сожалению, он имеет все права на Монте-Кристе. Очевидно, что он не хочет конкурентов в общении с отцом.
ГЛАВА III
Эту главу я посвящу тому, как овладел красным камнем.
Как-то раз, принимая очередного богатого пациента с чесоткой, я назначил ему ежедневные ванны. После беседы, я хотел сходить в баню, но к порогу дома прибежал гонец. Это писал Жан-Пьер. Он рассказал мне о факультете естествознания в Эирини и посчитал, что мне, возможно, такое будет интересно. Он рассказал про разное
Я сильно увлёкся его идеей и решил оставить свой дом для дополнительного обучения. В долгом пути, когда мы проезжали Глорио, в мой дилижанс сел астроном по имени Кавино-Кавинский из Креа. Человеком он оказался интересным и даже поделился своей безумной теорией. Кавино утверждал, что Кеменлад вращается вокруг Солфара, а три луны - вокруг Кеменлада. На изображении - Кавино.
К сожалению, на тот момент я не имел достаточно знаний, чтобы поддержать диалог на достойном уровне. Я лишь молча кивал и проговаривал, как всё это интересно.
Приехав в Эиринский университет, я поступил на факультет естествознания. Обучение далось легко, потому как я приноровился учится ещё с Флорского заведения. Было крайне интересно слушать, а в особенности - погружаться в эту сферу.
Но с одногруппниками, как и в прошлый раз, мне не повезло. Я придерживался эмпирического метода познания, как с анатомией или медициной, в то время как учащиеся на факультете, по большей части, уходили в какие-то далекие края, подвязывая свои безосновательные теории с Флорендом и богами.
Единственным другом, который разделял мои убеждения был Кавино-Кавинский, и ему же я крайне благодарен по сей день за своё спасение, ибо случился со мной в то время один казус. Энтони Харьеви, кажется, так звали моего обидчика. Парень был вспыльчив и заносчив, ровно как мой брат. Ему очень не понравилось то, как я критикую божественное вмешательство в мирскую науку. Вечером того же дня, идя к Жан-Пьеру с Кавинским на пару, нас окружили школяры. Они были младше, да, но количеством можно взять качество, по крайней мере в уличной драке. Кавинский схватил свою шпагу и стал размахивать ею во все стороны, чуть ли не выколов мне глаза! Но его перформанс знатно напугал наших обидчиков.
Продолжать учиться в таких условиях было тяжело. Да и к тому же, профессор Дупльганс, преподавший теорию красного камня, попросил у меня помощи, которую способен оказать лишь практикующий врач.
Многие школяры моего факультета не ограничивались теоретической базой. Они проводили бездумные эксперименты с красной пылью, занюхивали и даже вводили внутривенно! Я, признаюсь, был в шоке.
Рассматривая изувеченное тело очередного пациента, я пришёл к мысли, что красная пыль - это невероятно опасный материал. И потому на следующий день у порога покоев профессора Дупльганса появился я и мой друг Кавино-Кавинский.
Дупльганс согласился делиться с нами своими исследованиями. Я использовал их, чтобы найти лекарство, управу на болезни. А Кавинский считал, что редстоун имеет какую-то связь с вращением планет и Солфара. Будто бы скопления этого минерала способно притягивать к себе такие большие тела.
Днём я посещал занятия на факультете. После занятий всегда оставался дискутировать с младшими школярами, ставя под сомнения их теории. Затем, закончив с этими делами, я открывал приём пациентов. Уже к глубокой ночи ко мне приходил Кавино и мы вместе шли к профессору. Там мы обсуждали свои догадки и возвращались в университет, чтобы подняться к обсерватории. В ней Кавинский наблюдал за звездами, а я перенимал его опыт и знания. Не солгу, если скажу, что скучаю по тем дням.
Из своих достижений на факультете, я хочу отметить свою причастность к световому разложению.
Профессор оптики и световых явлений Шульц Гестапо затеял исследование. Он долго наблюдал за радугой, которая радовала глаза
студентов в аудитории №4. И чтобы ответить на этот вопрос, он взял к себе группу школяров и профессоров для обсуждения. В ней был я, студент четверокурсник Грегор Вулькляфт и профессор Шмитц Вольфганг.
Мы очень долго обсуждали природу света. Убедить группу в отсутствии божественного причастия в явлении стоило мне очень многих нервов, ведь дискуссию мы вели больше года, собираясь каждую субботу в аудитории №513 на пятом этаже. Результаты исследования Шульца Гестапо мне неизвестны. Знаю только то, что он выдвинул теорию разложения. Он утверждал и, возможно, до сих пор утверждает то, что свет можно разложить на двенадцать цветов. Радуга - это результат частичного разложения.
Что же до красного камня, так мы с Кавинским сильно углубились в его суть. Дупльганс, в один из дней, показал нам свою кухонную печь, основанную на принципе реактивности. Нажимая на педаль пресса, он сжимал пыль. Красный камень преобразовывал энергию в тепло и отдавал её котлу. Когда профессор поднимал ногу, пыль восстанавливалась в своём объеме.
Это показалось мне крайне интересным изобретением. Позже, когда мы поднялись в обсерваторию, мы разложили пыль под кожаные мешки, чтобы согреваться в холодные ночи. Говоря с высоты сегодняшнего себя, скажу тебе, читатель - делать так нельзя! Это токсичный материал! А мы поступили глупо и поплатились за это.
С той ночи Кавинский болел ещё три недели, в то время как я отсидел в общежитии полный месяц. Мы усвоили урок и больше не трогали красный камень без особой необходимости.
Через четыре года я окончил Эиринский университет по специальности естествознания. Жалею ли я? Ничуть! Кавинский пробудил во мне настоящий интерес к науке. Обучение красному камню и естествознанию были даже увлекательнее, чем медицина! Это же настоящий ключ к мирозданию! Ключ к открытию всех тайн!
ГЛАВА IV
Вскоре пришла весть о гибеле моей матери. Я с моим братом Жан-Пьером поторопились домой, чтобы скорее похоронить её. Туда прибыл и мой старший брат, и отец.
Много писать об этом я не стану. Каждый мужчина проходит через такое. Это - трагедия. Но не конец света. Не печалься, читатель, если произошло с тобой такое совсем недавно. Это нормально, все мы когда-нибудь умрём.
В ту пору, в тридцать с лишним лет, я придался меланхолии (Депрессии). Отец назначил мне лоботомию черепа через месяц. С печальным выражением лица, я вышел к саду Монте-Кристе. Там меня встретила молодая художница Анна-Антуана де Анжуйская. Это была
любовь с первого взгляда и я, признаюсь, придался ей со всей прытью.
С новой невестой моя меланхолия прошла очень быстро. Я женился на ней и осел в родном доме, принимая пациентов, проводя исследования красного камня и переписываясь с моим младшим братом. Кавинский часто приезжал в гости и оставался на долгие месяцы, чему я был несказанно рад.
Мне показалось, что я доживу свою жизнь в родном доме. Состарюсь, посажу дерева и воспитаю сына. Но очередной приезд Кавинского возбудил во мне живой интерес. Так как я уже был обучен всему, что знал мой друг, я смог понять и поучаствовать в его планах.
Он достроил свою теорию о вращении Кеменлада вокруг Солфара и собирался громко заявить об этом во Флорском университете. Мне эта идея показалась хорошей, ведь я сам оттуда и знаю, что профессора и школяры готовы к критике архаизмов. Моя жена была не против, и даже младший брат. Всё звучало слишком идеально...
Мы вошли в лекционный зал святого Флоренда. Кавинский поставил на сцену своё изобретение - вырезанную из дерева модель Солфарской системы, где всё вращалось вокруг звезды, а луны - вокруг Кеменлада.
Я вращал его систему и выступал на подхвате. Мой друг же взял на себя основное повествование и критику. Было задано много вопросов. Было много скепсиса. Но тем не менее, мы выступили успешно и даже побудили в ком-то страсть.
Однако в последний момент, когда Кавинский хотел было сворачиваться, он встал посреди аудитории и произнёс то, за что бы я его избил прямо сейчас. Цитирую:
"- Дамы и господа, это ещё не всё! Вы сами видели, что старые порядки рушатся на глазах. Мы, учёные, уже пишем законы мироздания, мы сравнялись с богами. И поэтому, друзья, я хочу сказать, что я и мой друг Исаак считаем, что Бога - нет! Что всё вокруг - это строгая наука, которая подчиняется языку, на котором мы с вами разго..."
Его перебил гул. Нам пришлось бежать. Я помню взгляд отца, который стыдился собственного сына, с позором вылетающего из лекционного
зала.
Дальше последовал суд, на котором нас обоих признали богохульниками и приговорили к казни. Мы бежали через Брегдеф, в глухие леса Хакмарри. Дупльганс помог найти безопасный караван, на котором мы вышли в леса. Оттуда, сопровождаемые вооруженной охраной, мы прибыли в Хобсбург.
Казалось, на этом всё, но отец смог найти на меня управу и в торговый союз прибыла делегация Флорэвенделя с просьбой выдать преступника. Мне не оставалось ничего, кроме как бежать в ближайший порт и плыть в неизвестном направлении.
ЭПИЛОГ
И вот, я пишу эту автобиографию, находясь на борту "Ильмы Свирепой". Мой верный друг Кавинский, храбрый идиот, остался в Хобсбурге. Анна, вероятно, уже овдовела. А я плыву в неизвестность.
Если ты найдешь мою книжку около моего же трупа, то я прошу тебя, читатель, верни её на мою родину и расскажи всем, какой позорной смертью я погиб!
ИНЖЕНЕРИЯ
НАЗВАНИЕ ОПИСАНИЕ СВОЙСТВА РЕДКОСТЬ КОЛИЧЕСТВО
ХИМИЯ И АЛХИМИЯ
НАЗВАНИЕ ОПИСАНИЕ СВОЙСТВА РЕДКОСТЬ КОЛИЧЕСТВО
НАУЧНЫЕ ОТКРЫТИЯ
НАЗВАНИЕ ОПИСАНИЕ СВОЙСТВА РЕДКОСТЬ КОЛИЧЕСТВО
Последнее редактирование:
