“В беспросветных долинах югов Хосбурга, что упирались в светлый край небес, влачил свои дни наёмник. Таких, проклятых и забытых богом, бродило по сей стороне бессчётное множество. Бледен лицом, с усами, закрученными вёрткой спиралью, словно у морского угодника, и с взглядом, выжженным солнцем. Жизнь его катилась под уклон, подчинённая гнусному циклу: от кровавой сечи до пьяного забытья, от охраны купеческого скота до ночи в кабаках, где воздух густ от перегара. Но старцы, чьи глаза выцвели от вида многих бед, шептались, крестясь, что метка на нём лежит иная. Не простая:
- Вглядись, - хрипели они, сплёвывая сквозь щербатые зубы, - взор его… цепляется за тени! Кои простым смертным не дано лицезреть! Слышит он не только слова, а и скрежет костей на ветру, да шёпот душ в болотной траве…”
- Вглядись, - хрипели они, сплёвывая сквозь щербатые зубы, - взор его… цепляется за тени! Кои простым смертным не дано лицезреть! Слышит он не только слова, а и скрежет костей на ветру, да шёпот душ в болотной траве…”
Однажды вечером все эти пересуды с грохотом перекрыл отец, ввалившийся в хибарку прямиком из кабака, отягощённый хмельным угаром.
- А то, что он с потаскухой на сеновале возлёг, а та ему троих щенков за раз принесла! Гха-ха-ха! - проревел он, едва переступив порог, и речь матери была перебита на корню.
- Заткни свой рот, греховодник! - прошипела матушка, швырнув на супруга взгляд, полный усталой ярости. Она лишь укачала в дубовом корыте-колыбели малютку Бэв и глухим, заупокойным голосом начала бормотать сказу о дальних краях и солдатах, что гниют в сырой земле за вольности чужих господ. Трескучий свет лучины выхватывал из мрака её измождённое лицо и восковые щёки младенца. Вечерний покой был разрушен, но в сих пьяных речах, сорвавшихся с языка уставшего за день мужичишки, таилась своя горькая правда. Ибо сказано то было не о ком-то, а о нём самом. Отцовский хохот, грубый и похоронный, прокатился по горнице. Матушка вздрогнула, вцепившись в краешек колыбели. Малютка Бэв, потревоженная грохотом, сморщила личико и издала тонкий, похожий на писк мыши, стон.
- Ну, всполошил дитятку! - укорно, но уже без прежней мощи, прошептала мать. Взгляд её скользнул по лику мужа, по его растрёпанным ветром усам и мутным, хмельным очам. И ярость в ней угасла, сменившись привычной, чёрной лаской. Бывший наёмник, а ныне - хлебопашец, чьи лапищи привыкли к черенку топора, нежели к ручкам плуга. Лишь угол ока его, под теми самыми витыми усами, дрогнул чуть заметно.
Глава 1: Малышка Бэв
Глава 2: Облом.
Пришла пора, и решил отец, что должна Бэв найти свою долю. Не в этой богом забытой деревушке, уж точно. Отец верил, нет, даже надеялся, что у такой девки есть шанс прицепиться к обозу какого-нибудь заезжего купца или оружейника. Повозка была старая. Спутником и охраной ей был назначен дальний родственник, мужик молчаливый и толстый, от которого пахло луком, в простонародье его звали дядей. Дорога вилась меж холмов. Небо затянуло бледной, мутной пеленой. Бэв сидела на твердых мешках с немудрёным приданым - парой холстов да деревянным гребнем - и смотрела на убогие поля, что скупее становились с каждой верстой. В городе, говорили, улицы мостят камнем, а по ночам горят факелы. Мысль сия казалась ей такой же далёкой и невероятной, как сказки матери. Они не доехали и половины пути, когда из чащи старого, подгнившего леса на дорогу выползли разбойники. Не с криком и свистом, а с тихим, мерзким шелестом. Трое. Одежда грязная. В руках не оружие даже, а то, что им служило: заточенная коса, дубина с ржавыми гвоздями, толстый нож для свежевания. Охранник её, ахнул, да поводья потянул. Но кляча лишь беспомощно замотала головой. Разбойники даже не спешили. Они подошли, как подходят к загнанной в угол скотине.
- Аль не видишь, старый хрен, дорога наша? - прохрипел тот, что с косой, и плюнул под копыта лошади. Плевок был густой, коричневый. Дядя забормотал что-то несвязное, молитву или проклятие, судорожно пытаясь отвязать сбрую, чтобы развернуть повозку. Но руки его дрожали, и узлы не поддавались. Бэв сидела, вцепившись в тощий мешок. Не страх сковал её, нет. Знакомая, холодная ярость. Та самая, что заставляла спорить с отцом. Она видела, как смотрит на неё тот, что с ножом. Взгляд был плоский, липкий, как у гада, выползшего погреться на солнце.
- И товар недурён, - сипло процедил он, и его товарищи хрипло заржали. Дядя сорвался с облучка, падая в грязь. Он ползал на коленях, что-то обещая, клянясь, что у них ничего нет. Разбойник с дубиной лениво ткнул его ботинком в бок, и тот замолк, свернувшись калачом.
Тот, что с косой, шагнул к повозке. Его рука, грязная и в ссадинах, потянулась к Бэв, чтобы стащить её вниз. В Бэв проснулось странный, звериный страх, мощный выброс адреналина. Рука девушки сама рванулась в мешок, не к холстам, а к тому, что было спрятано глубже. К палке с заточенным концом, что он когда-то назвал «стрелой». Бэв плюнула в лицо разбойнику, и этот плевок был точным. Он попал в глаз. Разбойник взревел от унижения, отшатнувшись. В этот миг Бэв вонзила заострённую палку ему в шею, туда, где под грязной кожей пульсировала жила. Удар был слабым, девичьим. Кожи он едва прорезал. Но боли было достаточно. Разбойник захрипел, больше от ярости, хватая себя за шею. Из царапины выступила капля крови, тёмная и густая. Остальные двое остолбенели на мгновение. Этого мгновения хватило. Бэв спрыгнула с повозки и бросилась бежать. В чащу. В спину ей неслась брань, матерная, и хриплый приказ: «Держи её, бестия!». Спустя мгновения ту догнали, в землю увалили, да насиловать хотели, но остановились те, обдумав что за девку чистую больше дадут. Забрали с повозки все добро, да и ушли с ней в лес. Долго или коротко вышли те к лагерю, там клетки стояли, люд там сидел. Спустя нескольких дней, повидались плащи. Лица - не лица, а мешки на головах. Тишина. Даже разбойники замерли. Одна из теней шагнул вперёд. Его голос прозвучал низко и глухо, будто из-под земли. Без злобы. Без угрозы. С констатацией факта, не терпящего возражений:
- Девка. Отдайте, и тех двух, - тот указал на Бэв в одной из клеток и пару мужиков, что лесорубами были, - Она нам нужна. Для котла. У нас кухарка сдохла, - взгляд его скользнул по Бэв, оценивающе, без тени интереса к ней как к женщине. Смотрел, как смотрят на инструмент или на кусок мяса.
- Выбора нет, - добавил другой в мешке, и его рука легла на рукоять топора за спиной, - звук был тихим, но понятным.
- Бери её, чёрт с тобой, - буркнул тот разбойник, которому недавно эта девка в глаз плюнула, - дрянь она строптивая, ещё отравитесь.
- И товар недурён, - сипло процедил он, и его товарищи хрипло заржали. Дядя сорвался с облучка, падая в грязь. Он ползал на коленях, что-то обещая, клянясь, что у них ничего нет. Разбойник с дубиной лениво ткнул его ботинком в бок, и тот замолк, свернувшись калачом.
Тот, что с косой, шагнул к повозке. Его рука, грязная и в ссадинах, потянулась к Бэв, чтобы стащить её вниз. В Бэв проснулось странный, звериный страх, мощный выброс адреналина. Рука девушки сама рванулась в мешок, не к холстам, а к тому, что было спрятано глубже. К палке с заточенным концом, что он когда-то назвал «стрелой». Бэв плюнула в лицо разбойнику, и этот плевок был точным. Он попал в глаз. Разбойник взревел от унижения, отшатнувшись. В этот миг Бэв вонзила заострённую палку ему в шею, туда, где под грязной кожей пульсировала жила. Удар был слабым, девичьим. Кожи он едва прорезал. Но боли было достаточно. Разбойник захрипел, больше от ярости, хватая себя за шею. Из царапины выступила капля крови, тёмная и густая. Остальные двое остолбенели на мгновение. Этого мгновения хватило. Бэв спрыгнула с повозки и бросилась бежать. В чащу. В спину ей неслась брань, матерная, и хриплый приказ: «Держи её, бестия!». Спустя мгновения ту догнали, в землю увалили, да насиловать хотели, но остановились те, обдумав что за девку чистую больше дадут. Забрали с повозки все добро, да и ушли с ней в лес. Долго или коротко вышли те к лагерю, там клетки стояли, люд там сидел. Спустя нескольких дней, повидались плащи. Лица - не лица, а мешки на головах. Тишина. Даже разбойники замерли. Одна из теней шагнул вперёд. Его голос прозвучал низко и глухо, будто из-под земли. Без злобы. Без угрозы. С констатацией факта, не терпящего возражений:
- Девка. Отдайте, и тех двух, - тот указал на Бэв в одной из клеток и пару мужиков, что лесорубами были, - Она нам нужна. Для котла. У нас кухарка сдохла, - взгляд его скользнул по Бэв, оценивающе, без тени интереса к ней как к женщине. Смотрел, как смотрят на инструмент или на кусок мяса.
- Выбора нет, - добавил другой в мешке, и его рука легла на рукоять топора за спиной, - звук был тихим, но понятным.
- Бери её, чёрт с тобой, - буркнул тот разбойник, которому недавно эта девка в глаз плюнула, - дрянь она строптивая, ещё отравитесь.
Глава 3: Волкодавы
Девушка оказалась в отряде охотников, и вскоре была направлена в тылы. Тылом остатков Хобских Волкодавов... Это был полуразрушенный форт на скалистом выступе какого-то холма. Сюда стекались те, кто уцелел после стычек с теми, кого здесь
называли "Колдун ебучий!". Бэв привезли сюда на телеге, заваленной ранеными. Месяц. Тридцать дней и ночей, чтобы перевернуть с ног на голову всё, что она знала о мире. Её не учили - её ломали. Старый волкодав с лицом, изуродованным шрамами и скверной, водил её по лазарету, показывая на тех, кого коснулось колдовство:
- Смотри, девчонка. Это не огнём опалило. Это морок души выжег. Смотри на этого. Его собственная тень задушила. Маги - не сказки у камина. Они чума похуже проказы.. Серебро для нежити.. Акрисит… - он поднёс к её лицу мутный камень, - это для них. Для чародеев. Он режет их нити, гасит их вздорный шепот. Запомни, если увидишь, что у человека тень движется сама по себе, или из раны течёт не кровь, а чернильная тьма - бей акриситом. Не раздумывай.
Они вкладывали в её руки оружие. Мелкий, аккуратный кинжал. Тяжёлые болты с наконечниками из того же камня. Учили не целиться в сердце, а бить по рукам, перерезать сухожилия, чтобы не смогли жестить. А потом пришёл её черёд. Рогар, его лицо было мрачнее тучи, бросил ей на стол потрёпанную карту:
- Болота к югу. Там деревня. В ней прокажённый. Не простой. Скверна на нём особая. Возможно, один из тех, кого пытаются вывести… Новый штамм чумы. Уберёшь его. В одиночку. Это твой посвятительный обряд.
Ей выдали короткий арбалет, три болта с акриситовыми наконечниками и промасленный плащ. Ни слова напутствия. Только тяжёлый взгляд:
- Справишься - будешь своей, нет - сгниешь в трясине.
Дорога обратно в болота была иной. Она шла не испуганной девчонкой, а кем-то другим. Отцовская жилка проснулась в той.
- Серебро для нежити, акрисит для магии… - проговаривала в голове Бэв.
Лачуга стояла на островке тверди посреди чёрной воды. От неё исходил тихий, монотонный гул природы здешних краев. Бэв натянула плащ, скрыв лицо. Сердце колотилось. Она вошла в воду. Холодная жижа залилась за голенища, но она не чувствовала ничего, кроме тяжести арбалета в руках. Прокаженный сидел спиной к Бэв, качаясь из стороны в сторону. Спина его была обнажена, покрыта струпьями. Чем-то пульсирующим, словно под кожей копошились черви. Он обернулся. Его глаза были пусты. Тот рванул к девушке, минуя болота. Бэв подняла арбалет. Прицелилась. В голову. Болт с акриситовым наконечником со свистом разрезал воздух и вонзился ему ниже груди. Тот значительно ослаб, но не издал ничего, даже хрипа слышно не было. Эффект был мгновенным. Тело прокажённого затряслось. Он рухнул наземь, сводящиеся в судороге пальцы срывали с себя кожу. Бэв перезарядила арбалет, подошла ближе, прижала тварь тяжелым сапогом к земле. Он смотрел на неё снизу, и в его глазах не было ни боли, ни страха. Лишь жгучее, бесконечное разочарование. Второй болт вошёл ему в голову с характерным треском. Судороги прекратились. Тело обмякло, быстро превращаясь в обычный, безобразный труп. Бэв стояла над ним, вдыхая смрад. Она выполнила приказ. Она не чувствовала ни гордости, ни жалости. Только холодную, тяжёлую пустоту в груди. Она развернулась и пошла прочь, не оглядываясь. Бэв больше не была девушкой, которую везли искать жениха. Её первым выстрелом стало не убийство. Это было подавление очага заразы. Первая из многих будущих чисток.
Уже ближе к лагерю Бэв учуяла запах дыма, а после услышала звуки. Сначала завыли псы на цепях - неестественно, пронзительно, словно их резали. Потом с башни не донеслась смена караульного свиста. Войдя в лагерь, перед Бэв была следующая картина:
Те люди, что выжили, твердо стояли на ногах, сжимая в руках оружие. Рогар, старый солдат, стоял рядом с Гнаром. Два опытных и другой полуживой десяток волкодавов стояли напротив мантий. Мантии шептали. И от их шёпота воздух стынул, а факелы гасли. Их оружие было не из стали - это были сгустки тьмы. Лагерь Волкодавов, и так измотанный до предела, был захвачен. Поднялась рубка, короткая, молчаливая и ужасная. Серебро звенело, акрисит шипел. Рогар, с окровавленным лицом, пал у врат, оставляя бойцов без старшего. Бэв не хотела бежать. Ярость, та самая, горячая и слепая, требовала остаться, драться, умереть. Но увидев, как Гнар, старый волкодав, был пронзён, в Бэв заиграл другой инстинкт, инстинкт жертвы.
И она побежала.
Не оглядываясь. Через горящие палатки, через тела товарищей, через лужи крови, что чернели под ногами. Свист невидимых стрел резал воздух у уха. Она чувствовала на спине ледяное прикосновение чужого взгляда. Её пытались остановить свои же, но та переступала их и продолжала побег. Она бежала, пока не сменились звёзды, пока ноги не онемели. Позади, на холме, зарево пожара медленно угасало, поглощаемое тьмой. Лагерь Волкодавов перестал существовать.
- Смотри, девчонка. Это не огнём опалило. Это морок души выжег. Смотри на этого. Его собственная тень задушила. Маги - не сказки у камина. Они чума похуже проказы.. Серебро для нежити.. Акрисит… - он поднёс к её лицу мутный камень, - это для них. Для чародеев. Он режет их нити, гасит их вздорный шепот. Запомни, если увидишь, что у человека тень движется сама по себе, или из раны течёт не кровь, а чернильная тьма - бей акриситом. Не раздумывай.
Они вкладывали в её руки оружие. Мелкий, аккуратный кинжал. Тяжёлые болты с наконечниками из того же камня. Учили не целиться в сердце, а бить по рукам, перерезать сухожилия, чтобы не смогли жестить. А потом пришёл её черёд. Рогар, его лицо было мрачнее тучи, бросил ей на стол потрёпанную карту:
- Болота к югу. Там деревня. В ней прокажённый. Не простой. Скверна на нём особая. Возможно, один из тех, кого пытаются вывести… Новый штамм чумы. Уберёшь его. В одиночку. Это твой посвятительный обряд.
Ей выдали короткий арбалет, три болта с акриситовыми наконечниками и промасленный плащ. Ни слова напутствия. Только тяжёлый взгляд:
- Справишься - будешь своей, нет - сгниешь в трясине.
Дорога обратно в болота была иной. Она шла не испуганной девчонкой, а кем-то другим. Отцовская жилка проснулась в той.
- Серебро для нежити, акрисит для магии… - проговаривала в голове Бэв.
Лачуга стояла на островке тверди посреди чёрной воды. От неё исходил тихий, монотонный гул природы здешних краев. Бэв натянула плащ, скрыв лицо. Сердце колотилось. Она вошла в воду. Холодная жижа залилась за голенища, но она не чувствовала ничего, кроме тяжести арбалета в руках. Прокаженный сидел спиной к Бэв, качаясь из стороны в сторону. Спина его была обнажена, покрыта струпьями. Чем-то пульсирующим, словно под кожей копошились черви. Он обернулся. Его глаза были пусты. Тот рванул к девушке, минуя болота. Бэв подняла арбалет. Прицелилась. В голову. Болт с акриситовым наконечником со свистом разрезал воздух и вонзился ему ниже груди. Тот значительно ослаб, но не издал ничего, даже хрипа слышно не было. Эффект был мгновенным. Тело прокажённого затряслось. Он рухнул наземь, сводящиеся в судороге пальцы срывали с себя кожу. Бэв перезарядила арбалет, подошла ближе, прижала тварь тяжелым сапогом к земле. Он смотрел на неё снизу, и в его глазах не было ни боли, ни страха. Лишь жгучее, бесконечное разочарование. Второй болт вошёл ему в голову с характерным треском. Судороги прекратились. Тело обмякло, быстро превращаясь в обычный, безобразный труп. Бэв стояла над ним, вдыхая смрад. Она выполнила приказ. Она не чувствовала ни гордости, ни жалости. Только холодную, тяжёлую пустоту в груди. Она развернулась и пошла прочь, не оглядываясь. Бэв больше не была девушкой, которую везли искать жениха. Её первым выстрелом стало не убийство. Это было подавление очага заразы. Первая из многих будущих чисток.
Те люди, что выжили, твердо стояли на ногах, сжимая в руках оружие. Рогар, старый солдат, стоял рядом с Гнаром. Два опытных и другой полуживой десяток волкодавов стояли напротив мантий. Мантии шептали. И от их шёпота воздух стынул, а факелы гасли. Их оружие было не из стали - это были сгустки тьмы. Лагерь Волкодавов, и так измотанный до предела, был захвачен. Поднялась рубка, короткая, молчаливая и ужасная. Серебро звенело, акрисит шипел. Рогар, с окровавленным лицом, пал у врат, оставляя бойцов без старшего. Бэв не хотела бежать. Ярость, та самая, горячая и слепая, требовала остаться, драться, умереть. Но увидев, как Гнар, старый волкодав, был пронзён, в Бэв заиграл другой инстинкт, инстинкт жертвы.
И она побежала.
Не оглядываясь. Через горящие палатки, через тела товарищей, через лужи крови, что чернели под ногами. Свист невидимых стрел резал воздух у уха. Она чувствовала на спине ледяное прикосновение чужого взгляда. Её пытались остановить свои же, но та переступала их и продолжала побег. Она бежала, пока не сменились звёзды, пока ноги не онемели. Позади, на холме, зарево пожара медленно угасало, поглощаемое тьмой. Лагерь Волкодавов перестал существовать.
Глава 4: Отбытие
Порт встретил её вонью тухлой рыбы, дешёвым вином и отчаянием. «Воронья Слободка» - гнилое сердце города, где правили контрабандисты, работорговцы и отбросы всех мастей. Здесь за золото можно было купить что угодно. Или кого угодно. Бэв, в грязном, порванном плаще, с дикими глазами и арбалетом за спиной, шатаясь, брела по скользким, мощёным камням. Она нашла его у самого края пирса, уходящего в грязные воды залива. Корабль. Не прекрасный парусник, а утлое, ободранное корыто с одним косым парусом, на котором болтался чёрный стяг с кривым зубом - знак контрабандистов и отчаянных голов, что бороздили путь в Предел.
- В Заокеанье? — хрипло рассмеялся капитан, окидывая её презрительным взглядом, - Тебе туда зачем, мышка? Тама твари пострашнее, чем здесь, и земли, что сходят с ума по ночам. Сгинешь в первую же неделю.
- Мне нужно плыть, - голос Бэв был чужим, прокуренным, лишённым всякой эмоции.
- За всё надо платить, - капитан скосил глаза на те обормотки, что были на ней, - Золота нет? Оружие отдашь? Или, может, сама… Отработаешь проезд?
Бэв медленно подняла голову. В её глазах не было ни страха, ни вызова. Только пустота, налитая свинцом. Та пустота, что остаётся после того, как видишь, как умирает всё, что ты знал.
- Попробуй взять, - тихо сказала она. Рука её лежала на ложе арбалета. Капитан замер, прищурился. Он видел таких. Отчаявшихся. Оборотней в человечьей шкуре. С ними либо не связывались, либо брали на борт за двойную цену - как диких зверей на цепь.
- Чёрт с тобой, - буркнул он, отплевываясь, - Два золотых. Или работаешь на кухне всю дорогу. Чистишь рыбу. И если твои проблемы поплывут за нами - выброшу за борт. Поняла, мышка? - уже серьезнее молвил капитан.
Корыто отошло от пирса, Бэв стояла на корме, глядя на удаляющиеся огни города. Не на тот, что был позади. На тот, что остался в прошлом. На холм, где погасло зарево. На болота, где она убила прокажённого. На долины, где её отец когда-то пил в кабаке. Она не чувствовала облегчения. Предел не был спасением. Ветер с Заокеанья пах солью, гнилью и чужими землями. Бэв вдохнула этот воздух полной грудью и повернулась к нему лицом.
- В Заокеанье? — хрипло рассмеялся капитан, окидывая её презрительным взглядом, - Тебе туда зачем, мышка? Тама твари пострашнее, чем здесь, и земли, что сходят с ума по ночам. Сгинешь в первую же неделю.
- Мне нужно плыть, - голос Бэв был чужим, прокуренным, лишённым всякой эмоции.
- За всё надо платить, - капитан скосил глаза на те обормотки, что были на ней, - Золота нет? Оружие отдашь? Или, может, сама… Отработаешь проезд?
Бэв медленно подняла голову. В её глазах не было ни страха, ни вызова. Только пустота, налитая свинцом. Та пустота, что остаётся после того, как видишь, как умирает всё, что ты знал.
- Попробуй взять, - тихо сказала она. Рука её лежала на ложе арбалета. Капитан замер, прищурился. Он видел таких. Отчаявшихся. Оборотней в человечьей шкуре. С ними либо не связывались, либо брали на борт за двойную цену - как диких зверей на цепь.
- Чёрт с тобой, - буркнул он, отплевываясь, - Два золотых. Или работаешь на кухне всю дорогу. Чистишь рыбу. И если твои проблемы поплывут за нами - выброшу за борт. Поняла, мышка? - уже серьезнее молвил капитан.
Корыто отошло от пирса, Бэв стояла на корме, глядя на удаляющиеся огни города. Не на тот, что был позади. На тот, что остался в прошлом. На холм, где погасло зарево. На болота, где она убила прокажённого. На долины, где её отец когда-то пил в кабаке. Она не чувствовала облегчения. Предел не был спасением. Ветер с Заокеанья пах солью, гнилью и чужими землями. Бэв вдохнула этот воздух полной грудью и повернулась к нему лицом.
