Имя, прозвища:
Нагой Манус
Раса:
Водный Драконид
Возраст:
Средний
Внешний вид:
Согбенный водный драконид с кожей бледного телесного цвета. Длинное угревидное тело согнуто от собственной тяжести и слабых костей, от чего стоять на задних конечностях без опоры дракониду весьма трудно. Несёт три пары ярко красных наружных жабр и короткие нелепые лапки. Глаза слабо развитые, от чего сильно страдает зрение, если не отсутствует вовсе. Чешуи, как и все водные дракониды, не имеет, из-за чего вынужден кутаться в различные лохмотья с головы до пят, дабы защитить свою нежную кожу.
Нагой Манус
Раса:
Водный Драконид
Возраст:
Средний
Внешний вид:
Согбенный водный драконид с кожей бледного телесного цвета. Длинное угревидное тело согнуто от собственной тяжести и слабых костей, от чего стоять на задних конечностях без опоры дракониду весьма трудно. Несёт три пары ярко красных наружных жабр и короткие нелепые лапки. Глаза слабо развитые, от чего сильно страдает зрение, если не отсутствует вовсе. Чешуи, как и все водные дракониды, не имеет, из-за чего вынужден кутаться в различные лохмотья с головы до пят, дабы защитить свою нежную кожу.
Характер:
Что свойственно почти всем ящеровидным – слегка диковатый и опасливый, страшащийся всего вокруг из-за своего убогого и ничтожного происхождения. В отличии от своих дегенеративных сородичей, имеет недюжий ум (для представителей вида), что и позволило выбраться из грязи и пыли в мир. Не имеет ни сострадания, ни жалости, ни стыда, ибо просто не понимает этих чувств, да и в среде, в которой он вырос, их никогда и не существовало. Обладая нерушимой волей, он продолжает влачить своё жалкое существование всему миру назло. Не побрезгует никаких жертв, ради достижения своих целей.
Таланты и сильные стороны:
Цепкие, но короткие лапы позволяют лазать по любой труднопроходимой обычному человеку поверхности, будь то горы, деревья или стены, хотя хрупкость и нежность кожи не позволяет пользоваться этим сполна. Угревидное тело и массивный хвост делают его отличным пловцом, из-за чего вода становится чуть-ли не родной стихией. Жабры позволяют долго находиться в воде, но не боле.
Из-за слабого зрения остальные органы чувств развиты значительно лучше, в особенности тонкое обоняние и острый слух.
Невероятно умён в сравнении с большинством представителей водных драконидов и даже ящеров, но имеет хрупкое тело.
Обладает таинствами камня и грязи, дающим ему бескрайнюю мудрость.
Слабые стороны и уязвимости:
Слабый, ничтожный и недоразвитый дегенерат. Богомерзкая аномалия, которой не должно быть. Само существование таких убогих существ заставляет испытывать постоянную агонию. Хрупкое тело слабо приспособлено к земле, а в родной, на первый взгляд, водной среде постоянно жить они не способны. Жабры позволяют находиться в воде дольше, чем всем остальным существам, но не могут полностью обеспечить воздухом, из-за чего большую часть времени всё равно приходиться жить на суше.
Из-за врождённого дефекта и долгой жизни во тьме практически полностью лишён зрения и испытывает фотофобию, от чего яркий дневной или иной свет вызывает дискомфорт. По этой причине зачастую и укутан в лохмотья, ибо воспринимает свет всей поверхностью кожи.
Цели:
Выжить.
Лишённый всех умений и силы словно жалкий червяк, он обречён ползти дальше, пытаясь обрести знания – знания, способные излечить и защитить убогое тело присносущей чешуёй.
Выжить.
Лишённый всех умений и силы словно жалкий червяк, он обречён ползти дальше, пытаясь обрести знания – знания, способные излечить и защитить убогое тело присносущей чешуёй.
I
Плодись. Поглощай. Покоряй. Умерщвляй.
Слова, что извечно связаны бок о бок с существованием убогих и мерзких отродий. Это всё, что знали слабые и ничтожные дегенераты, известные под множеством имён: «жабы», «рыболягушки», «чудовища дартадских вод», но самое известное и распространённое – «водные дракониды».
Вырожденцы и ошибка природы, созданные по прихоти одного человека, что вознамерился преодолеть ту запретную грань и посмел встать на одном уровне с Богом. Погань, что должна была сгинуть в небытие вместе со своим создателем, была весьма упряма. Слабые здоровьем; лишённые чешуи; живущие от силы пару десятков лет, эти дикие животные, руководствующиеся инстинктами – раса настолько ничтожная по сравнению со всеми, что даже гоблины на их фоне были настоящим венцом творения природы и Богов. Богомерзкие аберрации, по всем законам, уже давно бы вымерли и никто о них и не вспомнил бы. Но и они нашли свою нишу в этом мире. Извечный гимн гремел в их головах «плодись, поглощай, покоряй, умерщвляй» и они покорно следовали ему.
За какую-то сотню лет мириады поколений водных драконидов сменили друг друга, оставив потомкам лишь упадок и тлен. Большие и сильные, мелкие и хилые, мудрые и разумные, глупые и дикие – всё это неизмеримое множество сменяло друг друга меньше чем за пару лет. Даже простое понимание языка стёрлось за какой-то короткий отрезок времени, позволив водным драконидам продолжать говорить, но полностью отняв возможность понимать друг друга…
Так, средь ила и грязи, на болотном торфе, была оставлена очередная кладка потомства. Самка «жабы» сделала своё дело – оставила убогое наследие такого же убогого рода, а что с ним случиться дальше – её мало волновало. Хотя, какую-то заботу горе-родитель, да проявила – чуть засыпала илом яйца, дабы они были в мнимой безопасности и защите. С момента кладки не прошло и пары месяцев, как мальки вылупились на свет: тощие, бледные, полуслепые – жалкие существа. Барахтаясь в грязи и иле, детёныши осваивали новоявленные им земли. Только рождённые, они уже могли опереться на свои лапки или нырнуть в болотную воду, дабы побыстрее сбежать. От кого? От собственных же сородичей. Прожорливые жабы, найдя лёгкую добычу, тут же принялись жрать их: ничего удивительного, ведь в дикой природе выживает сильнейший, слабый же – сгинет. И пока все остальные мальки разбежались кто куда, преследуемые огромными жабьими ртами, в гнездовье остался лишь один хитрый малёк, которого так легко забыть.
Затаившийся в иле, он ждал. Терпеливо. Больше пяти часов малёк терпеливо сидел и ждал, когда всё вокруг успокоиться. А время шло. Он знал, что когда-нибудь шанс явится и он его не упустит. Он будет ждать. Он будет готов. Когда же шлепки перепончатых лап и гортанное бульканье затихло, он вынул свою длинную мордочу из ила. Принюхиваясь к новым запахам и прислушиваясь к шуму вокруг, он вылез наконец из укрытия. Один. Совсем один. Но по крайней мере он ещё был жив. С трудом перебирая лапками, он взянул и тонул в грязи. Выбираясь на поверхность, с жадностью глотал он воздух, чтобы вновь увязнуть в грязи и продолжить свой путь в никуда, свою борьбу. Слабый и хилый даже в сравнении с остальным молодняком, он только и мог что нащупывать себе дорогу вперёд. Глаза. Его глаза так и не продрались, оставаясь закрытыми и заросшими кожей. Продолжая ползти, он иссыхал под зноем солнца. Свет, предвестник жизни и надежды, был настоящей пыткой для него. Он полз часы, дни… а может и минуты не прошло с его потуг. Всё вокруг словно твердило ему, кричало сдаться и сдохнуть здесь в грязи, но он продолжал ползти. Этот болезненный свет прожигал спину пока… он не скрылся за тенью. Слегка тёплые за день от солнца ил и грязь под ногами сменил камень. Он даже и не заметил, как дополз до одной из скалистых пещер. Какие-то пятнадцать метров были для него настоящим адом, но сейчас, он наконец мог скрыться здесь, в столь приятной прохладе и уютной тьме. Свернувшийся было в клубок, малёк собирался заснуть, как вдруг неведомая сила подняла его. Не в силах вырваться из хватки, малёк извивался в лапах и из последних сил запищал, готовясь наконец погибнуть.
II
Когда старый тучный жаб продрал глаза, он громко и лениво зевнул. Прожив поразительные для своего вида двадцати семи лет, он считался чуть ли не живой историей. Отличало его от остальных водных драконидов и то, что в нём сохранился тот странный и позабытый всеми рудимент, именуемый разумом. На своей жизни он застал многое: как протоцивилизация водных драконидов развивалась, как появлялись и гасли верования и ремёсла, и в конец, как его сородичи вернулись обратно к дикому образу жизни, лишь частично пользуясь благами мозга. Сам он был уже давно стар и не в почёте. Девиант, от которого отвернулись все жабы. Его не трогали лишь из-за его большого размеров и солидного возраста, что таки внушали толику страха в умы остальных.
Давно уже утративший возможность так же бодро, как в молодости, охотиться на добычу, он по большей части полагался на те счастливые моменты, когда в его пещеру сам заползёт обед: парочка разных жучков-червячков, одна-другая ящерица или глупая летучая мышь залетит в качестве главного блюда. Когда везло, он мог поживиться и тухлятиной, оставшейся от несожранного пиршества водных драконидов. Так и в этот раз, улов был не густ – какой-то бледный червяк заполз в его пещеру. Такого хватит разве что разбаловать аппетит, и всё же, коль драконы послали червячка, не грех его и заморить. Взяв своей огромной лапищей извивающегося червяка, Абаж уже открыл было рот чтобы проглотить его за раз, как его оглушил писк. Мерзкий тонкий голосок раздавался где-то рядом, где-то… в лапах старого жаба. Прищурившись, он наконец смог разглядеть, что же это так рьяно пищало и продолжало цепляться за жизнь.
Вот те на – не заметив поначалу, сейчас Абаж чётко мог видеть извивающиеся в стороны крохотные лапки, торчащие из длинного тельца, и розоватые жабры. То, что минутой ранее он принял за червяка, было ни чем иным как крохотным водным драконидом, ещё совсем мальком. Мелкий и хилый, даже по сравнению с остальными новорождёнными, он упорно продолжал извиваться в лапах, показывая как старому Абажу, так и всему миру, что он продолжит бороться за свою жизнь не смотря ни на что. Жаб только и мог дивиться, глядя на это чудо. По какой-то причине что-то далёкое, давным-давно, уже многими поколениями назад забытое, взывало в нём оставить это крохотное, убогое чудо. Когда малёк устал пищать и извиваться, он продолжал хвататься крохотными пальчиками за лапу Абажа, показывая этим свой протест. Что мог сделать жаб после такого? Никогда раньше не видя столь яростного желания жить, Абаж лишь и сделал, что оторвал кусок шкуры от своего жилета и подложил его под кроху, столь яро боровшегося за жизнь. Это всё что он мог сделать для Мануса – такое имя решил дать старый Абаж мальку.
Так и рос Манус со своим названным дедушкой. Пусть они и не были родными, какая-то связь заставляла их быть вместе, помогая друг другу в невзгодах. Днём Манус спал или слушал истории старого Абажа о далёкой древности. Ночью – выбирался из пещеры в поисках еды для них обоих. По началу с трудом, он всё же приноровился к своей слепоте, заменив зрение тонким обонянием и острым слухом. Когда везло, старый Абаж с Манусом могли пировать парой другой рыбёшек иль съестными отходами, оставленными проворными жабами. И пускай, ясное дело, такое происходило не каждый день, но и этих жалких крох им хватало чтобы выжить.
III
В неудачные для поиска еды дни, Манус скрывался от ненавистного света в тёмной пещере, слушая истории Абажа о утраченном величии драконьего рода. По словам дедушки Абажа, водные дракониды не всегда были дикими и тупыми: и в их истории наступали яркие моменты просветления разума, который столь же быстро затухал. Немногочисленные шаманы читали древние могучие заклинания и несли своими устами слово драконье, а гигантские каменные монолиты служили как местом почитания драконов, так и источником мудрости. По его словам, были и те, кто мог услышать слова камня, если знал как правильно слушать. Камни могли делиться великими тайнами, дарующими небывалую мудрость. Увы, из-за столь скоросменяющихся поколений, осталось не так много жабьего исторического и культурного наследия, если оно осталось вовсе. В вечной борьбе с природой, многие жабы утратили последние отголоски разума, ради более успешного выживания в качестве диких зверей. Те немногие представители водных драконидов, всё ещё обладавших разумом как дядюшка Абаж и сам Манус, были ныне не более, чем изгнанниками. Среди новых диких обычаев им не было места, да и сами они не стремились становиться таким же зверьём как их собратья, а потому и становились отшельниками, живя в гордом одиночестве. Как бы грустно ни было, но даже они по итогу деградировали, не столько от природы, сколько от собственного одиночества. И сам Абаж мог бы стать таким же – пустой оболочкой себя прошлого, если бы не Манус, скрасивший его одиночество в этих затхлых пещерах.
Вдохновлённый легендами дедушки Абажа, Манус и сам грезил быть тем самым шаманом. В попытках услышать слова камня, он искал различные способы как добиться этого. Приложив ухо к холодному своду пещеры, он часами вслушивался в то, какие секреты они могли донести ему; вдавливая камень в морду, он пытался услышать этот зов; зачитывая гортанные песнопения и заклинания, он пытался воззвать к каменьям, но всё было тщетно. Всё же, все эти истории лишь вымысел и выдумка. Видя эти попытки, дядюшка Абаж, лишь тихо усмехаясь, предлагал юному Манусу что-то более полезное и реальное, нежели эти бессмысленные действия.
Мудрый жаб считал, что Манусу не место в этих смрадных болотах. В отличии от него, старого и больного, молодая кровь в самом расцвете сил. Ум Мануса, являющийся чуть ли не самой ценной вещью в этих гнилостных землях, не должен был пропадать за зря. Здесь он ничего не сможет найти, лишь одиночество, дикость и смерть. Для сородичей он здесь никто, лишь очередной обед. Зато там, вне болота, в целом открытом мире он сможет найти себя, свой новый дом и своё новое место. Пусть он будет изгоем и там, это будет лучше, чем сгнить здесь, всё в том же одиночестве. Но чтобы спокойно покинуть эти болота, не сгинув в целом мире, нужно быть к нему готовым, потому мудрый дядюшка Абаж стал учить юного Мануса языку, на котором говорят все разумные существа – амани. Сам жаб помнил его ещё с тех времён, когда водные дракониды представляли из себя что-то большее, нежели дикое зверьё. Ныне, он был последним, кто нёс знание этого языка. Так бы и умер амани в этих краях вместе со старым Абажем, но теперь он мог с честью передать его Манусу, зная, что, пусть только он один, последний разумный представитель рода водных драконидов, память предков не потеряна и будут жить в нём.
IV
Но в один из дней, дядюшка Абаж не проснулся. В этом не было ничего необычного, просто тихая мирная старческая смерть во сне – наилучший исход для любого водного драконида, коим постоянно приходиться бороться за жизнь. Увы, Манус не смог этого сразу понять. Ночь за ночью, он продолжал выискивать еду для себя и дядюшки. Днём же он только и мог томительно ждать, когда же дядюшка вновь начнёт рассказывать свои истории. Столько историй ещё не было рассказано, столькому ещё дядюшка Абаж не научил Мануса. Даже сейчас, когда от нечего делать он вновь и вновь продолжал свои тщетные попытки услышать глас камня… никто его не осмеивал и не останавливал. Абаж, вместе с оставленной ему Манусом едой, медленно гнил и разлагался. Конечно Манус почувствовал этот запах, но списывал его на остатки еды. Если бы он только сразу понял... С каждым днём запах становился всё сильнее и сильнее, привлекая ненужное внимание в пещеру. Когда же амбре гнили и разложения достигли своего пика, в пещеру заглянули они – «жабы». Мерзкие, слюнявые, своими выпученными глазами они осматривали своды пещеры, давая глазам привыкнуть к темноте. С первым шлёпающим шагом во тьму, дневной сон Мануса прервался. Не видя врагов, но слыша их и чувствуя их запах, он зло пробулькал водным драконидам, что им тут не место. Гневно вещая, он отгонял их прочь словами, но всё было тщетно. Жабы, вместо того чтобы внимать его словам, да даже обратить хоть какое-то внимание на Мануса, начали разбирать остатки гнили себе в качестве пира. Даже тело Абажа не пощадили, разрывая его плоть на куски. Больше здесь не было старого и тучного жаба, только маленький недоразвитый уродец, что даже не мог им ничего сделать. Мерзко чавкая, квакая и рыгая, они жрали милосердно приподнесённые им дары. Один из них, всё же заметив Мануса, потянулся своей мерзкой перепончатой лапой к нему. Схватив за горло, он собирался сожрать и извивающегося в его лапах Мануса.
Прямо как тогда… Вновь жизнь Мануса находилась в чьих-то лапах. Вновь он был беспомощен и мог только извиваться, да визжать. Но в этот раз, его крики никто не услышит. В этот раз, никто не пожалеет его и не оставит в живых. Зловонная пасть приближалась к угревидной голове Мануса и вот-вот должна была схлопнуться, навсегда обрывая жизнь. Из последних сил, Манус вновь воззвал к камнеьям, выкрикивая древние, забытые заклинания и молитвы. И камни услышали его. Булыжник, вырванный из стены, размазжил голову жабы. Брызнувшие в стороны кровь и мозги товарища, отрезвили остальных водных драконидов, отрывая их от пиршества. Манус, покрытый кровью, стоял над трупом держась за горло и жадно вдыхая воздух. Запах свежей крови ударил в нос. Вот оно – спасенье, мудрые камни даровали его ему. Осознав всё произошедшее, Манус исказил свою морду в гримасе. Подняв лапы вверх, он вновь начал громогласно зачитывать заклинания. Камни задрожали и затряслись в стенах, пыль, столь долго копившаяся в сводах пещер, посыпалась со стен и потолка, предрекая беду. Испуганные, жабы бежали прочь из жилища Мануса, позабыв и о своем товарище, и о недоеденных остатках пищи. Как только шлёпанье лап заглохло, Манус замолк, опуская руки. Каменья, словно повинуясь, так же перестали шевелиться, вновь застыв на своих местах. Отродья были изгнанны, но не истреблены. Манус знал, прекрасно знал, что они вернуться вновь. Страх – лишь временная мера. В следующий раз их будет больше, и так просто от них не избавится.
Не желая больше оставаться на этих болотах, Манус забрал единственное ценное во всей пещере – сшитый из шкур жилет Абажа. Укутавшись в безразмерные лохмотья, Манус сбежал из пещеры. Сейчас ему были не важны ни свет солнца, ни путь, ни преследователи. Главное – сбежать дальше, как можно дальше из этих мерзких, проклятых болот. Наконец, выбежав на проложенную дорогу, он столкнулся с дилижансом. Странные новые запахи, разумная речь, нервная и полная испуга, но совсем незнакомая до селе Манусу и ощущение хладной стали, прижимаемой к горлу драконида.
V
Дартадцы – так после назвались невиданные раньше Манусу существа. Живший всё время на болоте, он знал из животных лишь жуков, лягушек, рыб, да собственных ненавистных сородичей.
Лишь чудом люди оставили драконида живым. Испуганные, как и сам Манус, они застыли в оцепенении от неожиданности, тем не менее окружив драконида и готовые проткнуть его мягкое тельце в любой момент. Первым прервал тишину Манус. Сиплым, булькающим утробным голосом он начал говорить. Чтобы «жаба», да говорила, вместо попыток напасть – такое было в новинку. Ища способы хоть как-то донести свои мысли, Манус говорил, то переходя на родной плиху-пасиоко, то на амани, превращая всю речь в бессвязную мешанину слов и звуков. Вычленив из речи «жабы» хоть что-то членораздельное, один из дартадев, местный вождь-старейшина в деревне среди них, заговорил. Староста, так назвался человек-дартадец, говорил чётко, сухо и размеренно. В Манусе, как и все дартадцы, он не видел никого больше, кроме как дикого зверья и тем не менее, он смог договориться с ним. Уже давно жабы докучали его деревне, то нападая на дилижансы и телеги, как произошло сейчас, то опустошая местные реки, уничтожая весь улов своими неутолимыми жадностью и чревоугодием. Но избавится от них было слишком сложно – болота спасали своих чад, всячески мешая людям истребить «рыболягушек». Но теперь у них появился шанс избавиться от этой гнусной нечисти – Манус. Ярость и ненависть Мануса к своим дегенеративным сородичам была на руку старейшине деревни.
На том и порешив, люди и Манус заключили свой хрупкий и ненадёжный мир. Дартадцы позволили ему жить недалеко от деревни и, так и быть, иногда подкармливать, конечно же в разумных пределах, не позволяя свободно гулять по ухабистым улочкам меж косых домов. Манус же стал для них проводником средь болот и ищейкой, помогающим в поисках и борьбе с паразитами. Манус и стал жить на отшибе деревни в убогом шалаше не лучше домашнего скота. Его и правда подкармливали, но без каких-либо излишек. Местные жители поглядывали косо в его сторону, а некоторые дети решались бросить камень-другой в червяка-переростка. Когда же «рыболягушки» позволяли себе раздолье, он был как псина на привязи, ища проходимые тропы средь рогоза и трясины и вынюхивающий зловонный аромат сородича. Казалось такая жизнь, в относительном спокойствии и достатке, были лучше вечного страха и голода в родных землях. Со временем и люди стали больше игнорировать уродца, чем ненавидеть, а дети забыли свои жестокие забавы, пытаясь научить дикого червяка-переростка говорить на их дартадском языке, взамен желая вновь и вновь послушать его примитивные и дикие истории, некогда рассказанные ему дядюшкой Абажем.
Казалось, вот от тот далёкий рай, обещанный Манусу Абажем. Что же могло быть не так?
Всё. Манус прекрасно понимал своё положение. И к ненависти к его дегенеративным сородичам, он стал ненавидеть и людей. Раньше он был слабой жертвой, сейчас – рабом и развлечением для простого народа. Как и раньше, он жил впроголодь, но если раньше он мог найти еду сам, сейчас ему нельзя было даже выходить дальше своего шалаша, приходясь терпеливо ждать.
Голод и злоба заставили пойти его на отчаянные меры. Сначала он страшился, но с каждым удачным разом он выходил на грабежи по ночам. В тёмные ночи, освещаемый лишь серебряным серпом луны, он смел украсть куру или кролика. Порой, мог даже пробраться в дом, беззвучным шагом крадучись внутри, вынюхивая что-нибудь съестное. Острый слух, чуткий нюх и чуть ли не болезненная светочувствительность заменяли ему зрение, позволяя орудовать так же легко как зрячему. Помимо еды, он мог выкрасть и что-то нужное, как какую-нибудь тряпицу, использованную для замены его грязных лохмотьев, или нож, что своровал у мясника. Молясь в ночи камням и пыли, он сокрывал ворованные вещи у своего шалаша, пряча их в землю и камни. Случившееся после, конечно, он мог списать на «жаб». Вряд ли бы кто-то усомнился в нём, да и раньше людям были не чужды пропажи скота и вещей из-за «жаб».
Но люди, ясное дело, не глупы. Живя не один год бок о бок с вредителями они знали, что «жабы» были слишком тупы, чтобы действовать так осторожно. В них вновь вспыхнула ненависть к голому, убогому Манусу. Глупо было верить тупой скотине и искать в нём человеческие черты. В одну из ночей, люди яростно ругались об этом со старостой. Боле они не желали терпеть Мануса рядом с собой. Это отродье, что такой же паразит как и остальные «жабы», пусть и был местами полезен, всё равно оставался вредителем. На том разгневанная толпа во главе со старостой и порешила – избавится от драконида по утру, отведя на болота чтобы было меньше мороки с переносом туши твари.
Когда же народ разошёлся, Манус, скрывающийся в тени и подслушивающий их, исказил свою морду в неописуемой злобе. Мало того, что эти люди-дартадцы обращались с ним не лучше скота, так ещё решили избавится. Они были не лучше «жаб», из-за которых Манус бежал с болот. Такие же мерзкие твари. Вернувшись к своему шалашу, драконид помолился камню, извлекая из него спрятанный раньше нож мясника. Облачившись в тряпьё, которые поблекли и обветшали от грязи и пыли, он вновь вернулся к дому старосты.
Тихо заползая в открытое окно, Манус навострил слух и вынюхивал знакомые ему людские запахи. В доме стояла гробовая тишина. Лишь сопение спящего хозяина могло её нарушить. Прокравшись в комнату старосты, Манус навис над ним стервятником. Человек, лживо обещавший ему лучшую жизнь, был грязным предателем. Занося нож в искривлённой лапой над головой, он перерезал старейшине горло. Неумело, неаккуратно, но смертельно. Проснувшийся от острой боли староста, только и мог смотреть в сгорбленную фигуру во тьме, мерзко ухмыляющуюся из-под капюшона. Захлёбываясь в кровавой пене, образ Мануса был последним, что он запомнил перед своей смертью. Месть Мануса свершилась. Предатель был мёртв. Теперь, его здесь больше ничего не держало.
Он знал, что с восходом солнца его отведут на убой, поэтому, прямо как и тогда на болотах, он бежал прочь. Далеко, гораздо дальше этой паршивой деревни. Этих паршивых болот. Туда, где он мог бы скрыться.
Дорога привела его в малый портовый городок, который городом мог назваться разве что из-за размеров. В ночи, Манус пробрался на жалкую разбитую шхуну, спрятавшись внутри трюма. Одолеваемый усталостью, он провалился в долгий сон, когда в это время непутёвый капитан отчалил, направив своё худое судно в сторону Предела.
Последнее редактирование:
