1. Имена да прозвища:
Люциус Альба, Альба, Люций, Люцик
2. ООС Ник:
(Смотрите в личном кабинете)
Hito_Watanabe
3. Раса персонажа:
Семиморфит
4. Возраст:
153 года
5. Внешний вид (здесь можно прикрепить арт):
Неброский полукровка ростом в метр восемьдесят, чья смуглая кожа хранит печать долгих странствий под открытым небом и ветрами дальних дорог. Соломенные власы растрепаны и украшены застрявшими листьями да тонкими веточками, что запутались в непокорных прядях.
Правая длань небрежно обвита потемневшими от времени бинтами, что местами расползлись, потрепались и утратили былую белизну. Персты его покрыты грубыми мозолями от пера и тяжелой работы, ногти коротко обгрызены, на указательном пальце правой руки темнеет въевшееся чернильное пятно. Предплечья и кисти испещрены сетью мелких, давно заживших царапин, ссадин и тонких шрамов, под ногтями застряла лесная земля и частички коры.
На шее едва различим побледневший след, почти сокрытый воротом потертой рубахи. Левый висок украшает старый, неровный шрам, а на тыльной стороне ладоней виднеются затянувшиеся отметины неправильной формы. Плечи чуть ссутулены, а у пояса покачивается потертый кожаный мешочек.
6. Характер (из чего он следует, прошлое персонажа):
Люциус — флегматик с выраженной меланхолией. Спокойный, сдержанный, рациональный и эмоционально отстранённый. Наблюдатель по природе. Терпелив до крайности, может ждать годами подходящего момента, что так и не наступит. Не склонен к привязанностям из-за долголетия — слишком много раз терял близких, научился держать дистанцию, но если и привязывается то данное чувство сохраняется до самого конца. Не испытывает ярких эмоций. Его естественное состояние — спокойный, размеренный да тихий.
7. Таланты, сильные стороны:
Феноменальная память: Сохранившая каждую деталь с ранних лет жизни.
Аналитический склад ума: Позволял находить решения на холодную голову.
Терпение: Люциус мог ждать, изучать, учиться годами без потери интереса.
Адаптивность: Позволяющая менять стратегию по ситуации.
Самообучаемость: Освоение навыков через наблюдение, без формального обучения.
Безупречная каллиграфия: Врожденная аккуратность позволяла полукровке выводить четкие, ровные буквы.
Внимание к деталям: Выражалась как в четкости зарисовок, так и в наблюдении за повадками лесной дичи да людей.
8. Слабости, проблемы, уязвимости:
Эмоциональная отстраненность: Пытается как можно реже формировать глубокую привязанность, старясь держаться на расстоянии.
Пассивность: Редко действует первым, упуская моменты, требующие быстрого принятия решения.
Легкая меланхолия: Постепенно подтачивает волю к жизни, существование во благо кого-то.
Паника при угрозе близким: Формирование привязанности, хоть и тонкой, приводит к тому что тот не сможет действовать методично, вызывая иррациональный страх за жизнь дорогих Люциусу людей.
Физическая слабость в прямом бою: Тело семи-морфита уступает в силе и весе более опытным противникам.
Бессоница: По долгу не может заснуть, либо проваливается в тревожную дрему.
9. Привычки:
Молчаливость: С незнакомыми людьми старается говорить только когда это необходимо, предпочитая слушать собеседника.
Минимализм в быту: Предпочитает не накапливать вещи, умещая все необходимое в походную сумку.
Смена бинтов: Регулярно меняет повязку на левой руке, не снимает ее полностью, также никогда не позволяет другим видеть что под ней.
Уединение: Почти инстинктивно ищет тихие или малопосещаемые места.
Снятие стресса: При напряженной ситуации, либо при раздумьях, начинает ритмично постукивать пальцами или чем еще по ближайшей поверхности.
10. Мечты, желания, цели:
Завершение фолианта и передача знаний следующему поколению, одно из самых ярких желаний — обрести семью, да тихо дожить свой долгий век оставив после себя наследие.
Биография
Эпиграф
"Детство — будто быть пьяным, все вокруг помнят что ты делал, кроме тебя самого," — Так говорил Лурьен Альба своему сыну. К Люциусу эти слова не относились. Его память была безжалостно точна, сохраняя каждый день с той поры, как он впервые открыл глаза в доме на опушке леса.
Акт I
Деревня Озмин лежала в складке холмов неподалеку от города Асэль, на землях Хобсбурга. Дом Лурьена Альбы стоял там, где кончались возделанные земли и начинался лес — на границе между освоенным миром и тем, что предпочитали не тревожить.
Лурьен был лесничим, человеком немногословным и жестким. Он служил барону, составляя отчёты и следя за порядком в чаще, проводя там большую часть своих дней. По вечерам учил сына грамоте, хотя мальчик уже давно читал отцовские книги — старые, зачитанные до дыр фолианты.
О матери Люциус знал только то, что рассказывал отец: морфитка редкостной красоты, поэтесса и писательница. От неё Люциус унаследовал светлые волосы и склонность к письменному слову. "Ей пришлось уйти" - говорил Лурьен. Причин ухода он не объяснял. С годами Люциус перестал верить в простоту этого объяснения, но искать мать не собирался — правда иногда бывает слишком болезненной, и неведение казалось милосерднее.
Детство прошло болезненным. Слабое здоровье приковывало мальчика к постели на недели, превращая его в затворника собственного дома. Лекарь из Озмина стал частым гостем их дома, но его микстуры приносили лишь временное облегчение. Уже в десять лет Люциус задавал вопросы, которые ставили старика в тупик. Другие гости, редко заходившие в дом лесничего, шугались странного мальчишки, способного рассуждать как взрослый. Такие вопросы от ребёнка смущали людей — они предпочитали не думать о том, на что намекал не по годам развитый полукровка.
В долгие часы выздоровления он лежал у окна, наблюдая за жизнью леса. Когда силы возвращались, он брал фолиант в твёрдом переплёте — тонкую книгу, купленную отцом на ярмарке, гусиное перо и чернильницу, и отправлялся в неглубокие части леса. Там он зарисовывал растения и животных, записывал свои наблюдения. Это была его отдушина, способ понять и упорядочить мир.
В тринадцать лет он подружился с Хорли, сыном деревенского кузнеца. Мальчик был одним из немногих, кто не сторонился полукровки, хотя даже он порой терялся, когда Люциус начинал рассуждать на несвязанные темы. Жители Озмина поначалу относились к сыну лесничего с осторожным радушием — авторитет Лурьена защищал мальчика. Но недетские вопросы и наблюдения делали присутствие его некомфортным для простых крестьян.
На шестнадцатом году жизни произошло событие, изменившее всё. В один из осенних дней Люциус отправился исследовать незнакомую часть леса, не предупредив отца. Возвращался он уже в сумерках, когда из чащи на него бросилось то, что он даже не успел разглядеть.
Удар сбил с ног, тяжесть придавила к опавшим листьям. В память врезался запах — острая, тошнотворная смесь крови, земли, гниения, звериного духа и чего-то еще, что Люциус не мог объяснить. Два глаза смотрели сверху — не человеческие, не звериные, нечто среднее. Боль в левой руке стала такой острой, что кровь залила глаза, и сознание померкло.
Очнулся тот дома с забинтованной до плеча рукой. Отец нашёл его, завершив свою работу и отправившись на поиски. Как именно ему удалось отогнать тварь и что это было — Лурьен так никогда и не рассказал. Раны зажили, оставив под повязками шрамы, но бинт Люциус больше никогда не снимал, лишь изредка меняя его на чистый. Рука функционировала нормально, но потеряла часть массы, от чего значительно ослабла.
Следующие двадцать пять лет прошли в размеренном ритме. Люциус продолжал пополнять свой фолиант, изредка общался с Хорли, который с возрастом становился всё более замкнутым. Жители деревни смотрели на него с растущим недоверием — полукровка старел медленно, проводил много времени в одиночестве, был слишком странным. Слухи множились, его чуть ли не приписывали к лешему, говорили о колдовстве и проклятии.
Акт II
В сорок первый год жизни Люциуса не стало Лурьена. Старый лесничий угасал постепенно, тяжело болея последние два года. Сын ухаживал за ним, понимая, что ничто не поможет. Смерть пришла тихо, оставив Люциуса совершенно одиноким. Похороны прошли в полном одиночестве — ни один житель Озмина не пришел проводить человека, который долгие годы служил их безопасности.
Люциус замкнулся в доме, выходя лишь за самым необходимым. Двадцать шесть лет он прожил затворником, наблюдая, как сменяется поколение. Он продолжал зарисовывать животных, ходить на охоту, изредка посещать ярмарки. Молодые лица смотрели на него с тем же подозрением, что и старые.
А потом в лесу появилось нечто.
Сначала начала пропадать скотина. На опушках находили растерзанные, вспоротые туши — разорванные силой, превосходящей человеческую. Затем стали исчезать люди. Торговцы, охотники, путешественники — все, кто осмеливался пройти лесными тропами днём или ночью. Даже большие вооружённые отряды несли потери. То всадника разорвут пополам, и его лошадь прискачет с окровавленным седлом. То исчезнет сапожник, оставив лишь разодранную, залитую кровью шляпу.
Несколько богатых жителей наняли солдат для охраны, но когда погибли даже они — тихо, незаметно, словно растворившись в воздухе, — наемники перестали соваться в лес. Письма к барону с просьбами о помощи, остались без ответа.
Подозрения естественным образом пали на Люциуса. Полукровка, живущий в одиночестве на краю леса, едва стареющий, отказывающийся выходить на контакт с деревней — кто ещё мог быть причастен к этим ужасам? Вопрос о том, как семи-морфит мог убивать вооруженных воинов, жителей не интересовал. Им нужен был виновный. Сколько лет он прожил в этом доме? Может, он и есть колдун или проклятый, что убивает скотину и людей?
Кульминацией стала находка группы молодых людей — юношей и девушек, которые ослушались запрета взрослых и ушли в лес, когда настало временное затишье. Их нашли мёртвыми: кого обезглавленным, кого расчленённым, у одного не хватало зубов, другого вспороли и развесили внутренности на ветвях деревьев. Обнаружили тела недалеко от мест, где часто охотился Люциус.
Деревня закипела. Хорли, к тому времени уже пожилой мужчина с седой бородой, пришел ночью предупредить старого друга.
Люциус собрал самое необходимое — фолиант, немного еды, деньги, спрятанные отцом. Покидая дом в сумерках, он видел, как полыхает пламя. Жители Озмина сжигали всё, что напоминало о том, кого они считали чудовищем. Последнее, что он увидел, — это горящий дом своего детства.
Блуждая по лесным тропам, Люциус двигался на юг. Он не знал, сколько дней брёл, питаясь ягодами и кореньями. Южная часть леса встретила его особенной тишиной и могильным запахом. Он ожидал, что здесь настигнет его та самая тварь, что терзала жителей Озмина. Но ничего не произошло. К утру он вышел из леса невредимым. Его не убили, не вспороли, ему не оторвали голову, не развесили его внутренности на ветках деревьев. Ничего.
Акт III
Следующие тридцать один год Люциус провёл в странствиях. Он пересек земли от Флореса до Трелива, стараясь забыть ужасы родного края, наполняя свой фолиант новыми наблюдениями и зарисовками.
В портовом городе Криг он встретил философа по имени Роберт — человека эксцентричного, склонного к долгим рассуждениям о природе. После нескольких бесед, о которых Люциус предпочитал не распространяться, он начал называть старика "Дядько", породнившись с чуть сдвинутым философом. Роберт оценил острый ум молодого исследователя по достоинству.
Странствия стали новым смыслом для полукровки. Главным его инструментом оставались наблюдение и интуиция. Фолиант толстел от записей — историй, легенд, зарисовок зверей и пейзажей.
В городе Вердис судьба свела Люциуса с семьёй лекаря. Элизабет, дочь целителя, не испугалась своеобразного странника. Семья приютила его, дав кров на долгий срок.
Двадцать семь лет он прожил с ними — дольше всех прочих привязанностей в своей жизни. Он помогал в чем мог, постепенно привыкая к новой жизни. Впервые за долгие десятилетия он почувствовал, что значит иметь дом.
Но долголетие морфитской крови сыграло свою роковую роль. Люциус наблюдал, как один за другим уходят люди, ставшие ему семьёй. Они старели, чахли, умирали, оставляя его почти нетронутым временем. Мысль о том, что лучше бы он был человеком, всё больше тяготила его. Слишком тяжко наблюдать, как дорогие тебе люди увядают, пока ты остаешься прежним.
Элизабет была последней. Она умерла от чахотки, несмотря на все усилия спасти её. Люциус держал её на руках до самого конца, и в тот момент поклялся себе: костьми ляжет, но больше не даст умереть тем, кто будет ему дорог.
После похорон Люциус не мог оставаться в Вердисе. Он присоединился к группе пилигримов, совершавших паломничество в неизведанные части континентов. На одном из привалов он познакомился с их предводителем — проповедником по имени Белаф, личностью крайне занятной и харизматичной. Тот вёл своих последователей к диким землям, где намеревался основать новые поселения.
Люциус не стал продолжать путь вместе с ними, оставшись лишь временным гостем в их караване. Его тянуло к одиночеству, к свободе исследователя, не связанного чужими целями.
Именно в те годы до него дошли слухи о судьбе Озмина.
После его бегства ужас в деревне не прекратился, а лишь усилился. Пришла суровая зима, и тварь продолжала свою кровавую бойню. Некоторые жители ушли в лес искать убежища или смерти — от них не было больше вестей. Другие так боялись чащи, что питались только ягодами и ветвями у самых домов, никогда не выходя на охоту. Запасы кончились. Люди побледнели, перестали мыться, начали верить каждому безумцу и обзавелись странными обычаями.
А потом окончательно лишились рассудка. Они начали приносить твари в жертву девственниц, надеясь умилостивить её. Та принимала жертвы с тем же безразличием, с каким принимала бы любую другую плоть. Некоторые жители питались замерзшими телами. Те, кто не умер, желали смерти.
Помощь так и не пришла. Барон не отправил своих людей — может, не получил писем, может, посчитал деревню потерянной. Со временем Озмин опустел. Дома были разрушены и погребены землёй. Тварь, лишившись добычи, покинула эти земли, оставив после себя лишь руины.
Люциус записал эту историю в свой фолиант. Он не испытывал ничего, от потери уже ставшей чуждой ему деревни, что много десятилетий назад была ему домом.
Эпилог
Последние тринадцать лет своей прежней жизни Люциус провёл в море. Он нанялся писарем на торговое судно, отправившись в долгое плавание. Корабельная жизнь подходила ему — постоянное движение не давало пустить глубокие корни. Он не стремился изучать чужие языки досконально, ему хватало базового понимания, жестов и той интуиции, которая позволяла читать людей независимо от их происхождения.Первые месяцы на судне команда сторонилась семи-морфита. Не открыто, но с той осторожностью, с какой обходят потрескавшуюся доску на палубе. Матросы — народ суеверный, а полукровка на корабле всегда вызывал подозрения. Люциус понимал это и держался особняком, появляясь лишь для выполнения обязанностей писаря: составлял манифесты, вёл учёт грузов. Остальное время наблюдал за морем с кормы или делал записи в каюте.
Со временем настороженность выветрилась. Полукровка не приносил несчастий, справлялся с работой, не лез в чужие дела. Команда свыклась с ним, как с любой другой частью судна.
Смерть на море была делом обыденным. Цинга выкашивала матросов методично — сначала кровоточили дёсны, потом чернела кожа, затем наступала смерть. В штормовые ночи кто-то исчезал за бортом, иногда смытый волной, иногда с аккуратным разрезом на горле. Никто не задавал вопросов. В портах матросы устремлялись в бордели и таверны, а через неделю кто-нибудь умирал в лихорадке. Корабельный лекарь только разводил руками. Тело сбрасывали за борт без особых почестей, а на освободившееся место нанимали нового матроса в следующем порту.
Бойцовские ямы были частью портовой жизни, неизбежной как и все в этом мире. В каждом крупном порту имелись места, где моряки и портовые рабочие выясняли отношения за медяки или ром. Подвалы таверн, полупустые склады, огороженные досками закутки в портовых кварталах, куда стражники не совались. Утрамбованный песок на полу, деревянные борты, коптящие фонари, табачный дым. Зрители стояли плотным кольцом, орали, передавали ставки.
Люциус попал туда не по своей воле. Альтамира, третий порт после отплытия. Команда изрядно напившись, решила, что писарь слишком долго отсиживается в стороне. Два матроса схватили его под руки, когда он возвращался с рынка, и потащили через грязные улицы в подвал таверны. Сопротивляться было бессмысленно — на корабле предстояло жить ещё долгие месяцы, а конфликт с командой сделал бы это существование невыносимым.
Противник ждал в яме — портовый грузчик с шеей толщиной с бедро Люциуса и руками, способными переломить доску. Толпа ревела, предвкушая лёгкую расправу. Бой длился меньше минуты. Громила двинулся на него как разъярённый бык, целясь одним ударом снести голову полукровке. Люциус попытался уклониться, но песок под ногами предательски поехал. Кулак угодил в рёбра, выбив весь воздух из лёгких. Второй удар обрушился на челюсть — и тот провалился в темноту. Очнулся от ледяной воды из ведра, которую выливали семи-морфиту на лицо.
Во втором порту повторилось то же самое. Команда снова затащила его в яму, снова он проиграл, снова очнулся с разбитым лицом и синяками. Но матросы смеялись уже добродушнее — полукровка хотя бы пытался, не скулил и держался до конца.
Между портами Люциус наблюдал за командой, когда те развлекались потасовками на палубе. Изучал, как они двигаются, как переносят вес, как тело подаёт сигнал перед ударом. За все время своего наблюдения, он понял простую истину: в прямом столкновении ему не победить. Его тело уступало закалённым бойцам в весе и грубой силе.
Вместо этого, полукровка начал изучать пространство ям с той же методичностью, с какой когда-то изучал лесную чащу. Как ведёт себя песок под ногами, где падают тени от фонарей, создавая слепые зоны, какова упругость деревянных бортов. В четвёртом порту он впервые выиграл. Противник был пьян и медлителен. Люциус изматывал его уклонениями, заставлял промахиваться, расходовать силы впустую. Когда громила окончательно выдохся, полукровка подсёк его и, воспользовавшись моментом, выкрутил руку так, что плечо вылетело из сустава с мерзким хлопком. Противнику только и оставалось что сдаться.
Его стиль оттачивался за следующие годы боёв. Постоянное непредсказуемое движение. Минимальные уклонения, экономящие силы. Использование окружения стало для него привычным, а частым выходом из ситуации становился песок, брошенный в глаза в критический момент. Люциус старался не бить в голову или корпус — слишком легко сломать собственную руку о чужие кости. Вместо этого он целился в суставы.
Запястья, локти, колени, плечи — уязвимые точки, где кости соединялись хрящами и сухожилиями. Он хватал, выкручивал, дёргал под неестественными углами. Удары ребром ладони по сгибам конечностей лишали противников возможности продолжать бой, не нанося при этом смертельных повреждений. Тем, кто после поражения хватался за нож или пытался ударить исподтишка, он ломал суставы полностью.
С ним перестали драться добровольно. Его вызывали в яму только новички, не знавшие хоть и скудную, но репутации молчаливого полукровки, или матросы, напившиеся до полной потери инстинкта самосохранения. Организаторы боёв любили его присутствие — зрители охотно делали ставки, надеясь увидеть, как очередной громила наконец сломает худого семи-морфита.
Капитан Гаррик знал о боях. Однажды Люциус вернулся на корабль поздним вечером с разбитыми костяшками и свежими ссадинами на лице, столкнувшись с капитаном на палубе. Гаррик долго смотрел на него молча, потом просто кивнул и прошёл мимо. Больше они об этом не говорили никогда.
Так и прошли годы на судне, а фолиант неспешно пополнялся зарисовками диковинных созданий южных морей, записями легенд, которые он понимал скорее интуитивно, описаниями странных явлений в дальних портах. Капитан, рубленый мужчина с множеством шрамов, ценил наблюдательность своего писаря, но не одобрял что тот разбивает руки в портах.
Когда Люциусу перевалило за полтора века — он услышал о Пределе. Место, где собираются те, кому тесно в обычном мире. Место, где можно начать заново.
Люциус поговорил с капитаном лично. Торговому судну предстояло зайти в порт Вальморна. Гаррик предупредил что не станет возвращаться за полукровкой, и назад дороги ему не будет.
Люциус лишь украдкой кивнул. Он и не собирался возвращаться.
С небольшим багажом — фолиантом, в котором была записана история его долгой жизни, и запасом денег для первых дней — он сошёл на причал. Позади остался мир, который так и не стал ему домом.
