- Сообщения
- 44
- Реакции
- 54
Лорд
Капитан
Главы ремесел
Молодняки
Женщины и старцы
Капитан
Главы ремесел
Молодняки
Женщины и старцы
Во лето сто восьмидесятое от основания Сената, а по летосчислению новому — в год триста девятый, было собрание великое в Чевальерии, что звалось Советом Морских Капитанов. Тогда народ республики жил в тревоге и неопределении: торговля западная ослабла, волны забирали корабли без следа, а карты теряли смысл за пределами материковых проливов. Заокеанье звали многие землёй немеряной, богатой, но дикой — и республиканская печать там звучала не громче шёпота в бурю. В те дни и поднялся муж средних лет, по имени Луи Мендоса, что приближался к тридцать восьмому году. И был он не из рода знатного, но из старинных морских линий — от эускадийских домов, что веками держались особняком: в скалах и заливах, среди туманов, рыбьего жира и солёной торговли. И были в роду его люди, водившие суда, охотившиеся на китов, строившие мачты, судившие в прибрежных спорах. Сам же Луи — опытный навигатор, купец и воин, в бою с пиратами раненый, в торге с гильдиями бывалый. И сказал он Сенату: “Если Республике нужна рука на западных волнах — я стану ею. Не мечом начну, но договором. Не флотом — но делом. Дайте мне право — остальное возьму с собой.” Сенаторы не дали ему трёх кораблей, как порой пишут невежды. Не дали и золота вёдрами. Но выдали патент — указ морской, что наделял кампанию правом действовать от лица Чевальерии в пределах новых вод. И была то грамота простая, но весомая. И с ней — одно судно, крепкое, но скромное, и небольшая дружина — чуть более тридцати душ: бывшие гарпунщики, оруженосцы, два арбалетчика, писарь, пара купцов, да старый корабельный врач. Ни хоругвей, ни фанфар. Но было с ними то, чего не видно на карте: выучка, немолчание, решимость. И отплыли они в утро пасмурное, без провожающих, с тихим прощанием на пристани Арии-Повьор. И шли они по ветру западному, следуя за зовом гаваней и возможностью. На сорок седьмой день пути, когда пища уже делилась по счёту, а паруса были дважды латаны, достигли они земли скалистой и влажной, где мхи сдерживают ветер, а небо вечно надвинуто тучами. Там и нашли они деревню, забытую всеми — Руденвальд она звалась. Не было в ней ни души. Молчащие дома стояли под перекошенными крышами, лодки лежали в перевёрнутом виде у воды, поросшие водорослями и тиной. Пирс — скрипел под шагом, но держался. Колодец был цел, двери — распахнуты, но ни один голос не отзывался. “Здесь жили люди, но давно ушли. Или ушли, или были унесены,” — сказал Луи, глядя в темнеющее небо. “Значит, мы пришли не вытеснять, но заменить.” И принял он решение — разбить стан тут, восстановить пирс, починить склады, поднять знамя над причалом. Так Руденвальд стал первым владением Кампании, и называться стал он "Сан-Виктория", не через битву, не через дар, но как пустой зал — открытый, но забытый. И велел он снять с ржавого крюка табличку с названием и бросить её в очаг. А на месте её повесить новую, выгравированную на белом дереве: “Порт Эускадийцев. Сан-Виктория”
Так закончилась дорога, но началась повесть. И стало быть: не количеством, но волей измеряется сила. И ныне пишут в летописи — где Мендоса ступил, там и Эускада прозвучала. А где встал гарпун Эускадийский — там страх ушёл, но выгода осталась.
