Наследник гильдии
Родился Томас в Арии-Повьор, городе, где даже ветер ходит воровато, а соль проникает в хлеб, одежду и под кожу. Портовой град — шумный, тесный, пёстрый, чужой и родной одновременно. Там каждый четвёртый — с корабля, каждый пятый — сбежал от кого-то, а каждый второй что-то прячет. Детей там не растят — их терпят, пока не станут полезными. Мать его звали Рамира. Простая, уставшая, но упрямая. Работала на кухне у портового трактира — с утра до ночи, в тёплом углу среди копоти и запотевших котлов. Томас почти не помнил её смеющейся — только склонившейся над ним с чашкой похлёбки и усталыми пальцами, шепчущей буквы, пока он выводил их углём по холсту.
— Читай, сын. Даже если будешь беден, с умом тебя не продадут, — говорила она.
Она сама толком не умела, но выучила — по обрывкам, по слуху, по словарным тетрадям, подобранным на пристани. И передавала это сыну. Ни у кого в их дворе не было книг, но у Томаса был лист, где он записывал все “умные слова”, что слышал от чужих. С восьми лет Томас знал, что лучше не открывать рот, если не уверен — не потому что стыдно, а потому что в Арии-Повьор слово может стоить дороже хлеба. Он уже тогда помогал матери — Рамире — таскать воду из нижнего колодца, чистить мелкую рыбу на кухне трактира, где она работала, и собирать щепу у причала, если не удавалось купить дрова. Соседка снизу — старуха Сальда — говорила, что он «слишком серьёзен для ребёнка». И правда: играл он мало, смеялся — ещё реже. Не потому что не хотел, а потому что знал, что день может закончиться без ужина. В девять лет он выучил все порты поблизости, просто подслушивая разговоры пьяных моряков в трактире. Иногда он записывал названия на уголках ткани — мать давала обрезки, а он рисовал рядом флажки и корабли, как видел в книгах, которых у него не было. Она учила его буквам каждую ночь, пока у неё хватало сил. Буквы шли тяжело, но Томас упрямо долбил строку за строкой, повторяя вслух, чтобы не забыть. Он не умел писать красиво, но мог читать накладную, цену, карту — и это уже делало его не “уличным”, а кем-то большим. В десять лет он впервые продал вещь сам — какую-то брошенную подставку для свечей, которую оттер, завернул в тряпку и продал как «чистый латуний». Купил её за 3 медяка, продал за 9. Мать тогда похвалила его только взглядом — но для Томаса это значило больше, чем целый пирог. С одиннадцати до тринадцати лет он всё время был в движении — утром помогал на рынке, в обед таскал ведра для трактирщика, вечером продавал мелочёвку у порта: куски сушёной рыбы, спички в бумажках, траву для жевания. Он учился молчать, когда выгоднее молчать, и говорить, когда надо казаться увереннее, чем есть. В тринадцать он попал в переделку — попытался продать испорченный нож под видом «морского». Мужик, купивший его, оказался не дурак — схватил Томаса за шкирку, дал оплеуху и потащил обратно на рынок. От позора Томас не спал двое суток. После этого он больше никогда не врал нагло — только намекал, или молчал. В четырнадцать он уже знал почти всех торговцев на трёх нижних улицах, знал, у кого какой нрав, когда лучше подходить, когда торг неуместен. Иногда ему отдавали мелочь «на разведение» — он покупал на них бусы, пакеты с солью, сушёные травы, перепродавал с небольшой наценкой, приносил выручку обратно и оставлял себе пару монет. Так он начал копить сам. В это же время мать стала кашлять. Сначала редко, потом чаще. Он слышал, как по ночам она прятала платок в печку, чтобы он не видел крови. Он делал вид, что не замечает. Каждый вечер — он возвращался домой чуть позже, надеясь, что она уже уснула, чтобы не смотреть в глаза. К пятнадцати он вырос — ноги стали длиннее, щёки впали, руки обгорели от солнца. Он таскал тюки, подрабатывал у грузчиков. Речь у него была уже другая: короткая, спокойная, без выпендрёжа. Его начинали воспринимать как “молодого, но делового”, а не как пацана. Пока мать не слегла совсем. Сначала не встала один день, потом второй. Томас носил ей еду, пытался купить уличных целителей, платил — почти всё, что было. Ничего не помогло. Она умерла зимой. Было холодно даже в комнате, где горела печь. После похорон он остался один, на чердаке, без денег и без смысла. Но вскоре вернулся дядя — Луи Мендоса, брат отца. Томас не знал его близко: тот редко бывал в городе. Моряк. Купец. Человек с голосом, который не спорит, а велит. Луи не расспрашивал. Просто сказал: «Будешь жить у меня». Отец ушёл из дома, когда Томасу было года два, и за все эти годы ни слуху, ни духу. О нём почти не говорили — мать молчала, а сам Луи, когда появился, сказал лишь одно:
— Он был не таким, каким хотел казаться. И этого хватит.
Луи жил в нижнем квартале, ближе к порту, где на стенах соль въедается в штукатурку, а крыши давно не знают ремонта. Дом у него был небольшой, но в нём не было грязи — всё расставлено, подогнано, натёрто. Томас чувствовал себя там чужим, как будто ходит в чьей-то форме. Но Луи не прогонял. Кормили. Спали под крышей. И это было лучше, чем улица. Жили молча. Луи редко спрашивал, а Томас не делился. Они были разные люди с общим лицом — и оба это понимали.Первую зиму они прожили в тишине. Томас подрабатывал — как мог. Иногда помогал у докеров, иногда — в мастерской, иногда просто сторожил лавки на ночь. А по вечерам — сидел на кухне и чистил ржавый нож, читая выцветшие записи с рынка. Он всё ещё вёл свой “лист слов” — где-то между мальчишкой и мужчиной, между бедняком и кем-то большим. Весной Луи предложил место на судне.
— Будет тяжело, — сказал он. — Но лучше, чем гнить среди бочек. Хочешь — пойдёшь.
Томас кивнул, даже не подумав. Уходить было не страшно. Страшно было остаться.И началась новая жизнь.Порт, трюм, волны. Сначала его выкачивало на палубе, рвало от качки, ломило спину от ящиков и верёвок. Он спал среди мешков, ел руками, мылся в дождевой воде. Никто не жалел — он сам выбрал. Луи не вмешивался, но следил. Если кто-то перегибал — взглядом ставил на место. Никогда не защищал прямо. Томас должен был вырезать себе место сам. В первом плавании он мало говорил. В основном — слушал. Узнал, как проверять подгнивший лук, как нюхать зерно, как считать вес на слух. Он впитывал ремесло торговли, как впитывал грамоту от матери — по частям, по ошибкам, через стыд и победу. На втором плавании Луи дал ему задание — найти сделку в чужом порту, самому. Томас нервничал. Пошёл на рынок, нашёл женщину, продававшую засушенные специи, купил три связки по мелочи — и продал их обратно на корабле втридорога, морякам, у которых началась морская лихорадка. Так и пошло. На Заокеанье они попали не сразу. Сначала — к северным островам. Потом — на край Чевальерских вод. И только на третий год, когда Томасу было девятнадцать, Луи взял его в экспедицию на дальние берега — туда, где всё было иначе: люди, цены, даже погода. Там был Предел. Томас не удивлялся — он впитывал всё, торговал, договаривался, учился не смотреть на слово, а на жест, не на цену, а на потребность. Он понял, что торговля — это не продать, а понять, что нужно другому, и убедить, что он это хотел всё время.
Родился Томас в Арии-Повьор, городе, где даже ветер ходит воровато, а соль проникает в хлеб, одежду и под кожу. Портовой град — шумный, тесный, пёстрый, чужой и родной одновременно. Там каждый четвёртый — с корабля, каждый пятый — сбежал от кого-то, а каждый второй что-то прячет. Детей там не растят — их терпят, пока не станут полезными. Мать его звали Рамира. Простая, уставшая, но упрямая. Работала на кухне у портового трактира — с утра до ночи, в тёплом углу среди копоти и запотевших котлов. Томас почти не помнил её смеющейся — только склонившейся над ним с чашкой похлёбки и усталыми пальцами, шепчущей буквы, пока он выводил их углём по холсту.
— Читай, сын. Даже если будешь беден, с умом тебя не продадут, — говорила она.
Она сама толком не умела, но выучила — по обрывкам, по слуху, по словарным тетрадям, подобранным на пристани. И передавала это сыну. Ни у кого в их дворе не было книг, но у Томаса был лист, где он записывал все “умные слова”, что слышал от чужих. С восьми лет Томас знал, что лучше не открывать рот, если не уверен — не потому что стыдно, а потому что в Арии-Повьор слово может стоить дороже хлеба. Он уже тогда помогал матери — Рамире — таскать воду из нижнего колодца, чистить мелкую рыбу на кухне трактира, где она работала, и собирать щепу у причала, если не удавалось купить дрова. Соседка снизу — старуха Сальда — говорила, что он «слишком серьёзен для ребёнка». И правда: играл он мало, смеялся — ещё реже. Не потому что не хотел, а потому что знал, что день может закончиться без ужина. В девять лет он выучил все порты поблизости, просто подслушивая разговоры пьяных моряков в трактире. Иногда он записывал названия на уголках ткани — мать давала обрезки, а он рисовал рядом флажки и корабли, как видел в книгах, которых у него не было. Она учила его буквам каждую ночь, пока у неё хватало сил. Буквы шли тяжело, но Томас упрямо долбил строку за строкой, повторяя вслух, чтобы не забыть. Он не умел писать красиво, но мог читать накладную, цену, карту — и это уже делало его не “уличным”, а кем-то большим. В десять лет он впервые продал вещь сам — какую-то брошенную подставку для свечей, которую оттер, завернул в тряпку и продал как «чистый латуний». Купил её за 3 медяка, продал за 9. Мать тогда похвалила его только взглядом — но для Томаса это значило больше, чем целый пирог. С одиннадцати до тринадцати лет он всё время был в движении — утром помогал на рынке, в обед таскал ведра для трактирщика, вечером продавал мелочёвку у порта: куски сушёной рыбы, спички в бумажках, траву для жевания. Он учился молчать, когда выгоднее молчать, и говорить, когда надо казаться увереннее, чем есть. В тринадцать он попал в переделку — попытался продать испорченный нож под видом «морского». Мужик, купивший его, оказался не дурак — схватил Томаса за шкирку, дал оплеуху и потащил обратно на рынок. От позора Томас не спал двое суток. После этого он больше никогда не врал нагло — только намекал, или молчал. В четырнадцать он уже знал почти всех торговцев на трёх нижних улицах, знал, у кого какой нрав, когда лучше подходить, когда торг неуместен. Иногда ему отдавали мелочь «на разведение» — он покупал на них бусы, пакеты с солью, сушёные травы, перепродавал с небольшой наценкой, приносил выручку обратно и оставлял себе пару монет. Так он начал копить сам. В это же время мать стала кашлять. Сначала редко, потом чаще. Он слышал, как по ночам она прятала платок в печку, чтобы он не видел крови. Он делал вид, что не замечает. Каждый вечер — он возвращался домой чуть позже, надеясь, что она уже уснула, чтобы не смотреть в глаза. К пятнадцати он вырос — ноги стали длиннее, щёки впали, руки обгорели от солнца. Он таскал тюки, подрабатывал у грузчиков. Речь у него была уже другая: короткая, спокойная, без выпендрёжа. Его начинали воспринимать как “молодого, но делового”, а не как пацана. Пока мать не слегла совсем. Сначала не встала один день, потом второй. Томас носил ей еду, пытался купить уличных целителей, платил — почти всё, что было. Ничего не помогло. Она умерла зимой. Было холодно даже в комнате, где горела печь. После похорон он остался один, на чердаке, без денег и без смысла. Но вскоре вернулся дядя — Луи Мендоса, брат отца. Томас не знал его близко: тот редко бывал в городе. Моряк. Купец. Человек с голосом, который не спорит, а велит. Луи не расспрашивал. Просто сказал: «Будешь жить у меня». Отец ушёл из дома, когда Томасу было года два, и за все эти годы ни слуху, ни духу. О нём почти не говорили — мать молчала, а сам Луи, когда появился, сказал лишь одно:
— Он был не таким, каким хотел казаться. И этого хватит.
Луи жил в нижнем квартале, ближе к порту, где на стенах соль въедается в штукатурку, а крыши давно не знают ремонта. Дом у него был небольшой, но в нём не было грязи — всё расставлено, подогнано, натёрто. Томас чувствовал себя там чужим, как будто ходит в чьей-то форме. Но Луи не прогонял. Кормили. Спали под крышей. И это было лучше, чем улица. Жили молча. Луи редко спрашивал, а Томас не делился. Они были разные люди с общим лицом — и оба это понимали.Первую зиму они прожили в тишине. Томас подрабатывал — как мог. Иногда помогал у докеров, иногда — в мастерской, иногда просто сторожил лавки на ночь. А по вечерам — сидел на кухне и чистил ржавый нож, читая выцветшие записи с рынка. Он всё ещё вёл свой “лист слов” — где-то между мальчишкой и мужчиной, между бедняком и кем-то большим. Весной Луи предложил место на судне.
— Будет тяжело, — сказал он. — Но лучше, чем гнить среди бочек. Хочешь — пойдёшь.
Томас кивнул, даже не подумав. Уходить было не страшно. Страшно было остаться.И началась новая жизнь.Порт, трюм, волны. Сначала его выкачивало на палубе, рвало от качки, ломило спину от ящиков и верёвок. Он спал среди мешков, ел руками, мылся в дождевой воде. Никто не жалел — он сам выбрал. Луи не вмешивался, но следил. Если кто-то перегибал — взглядом ставил на место. Никогда не защищал прямо. Томас должен был вырезать себе место сам. В первом плавании он мало говорил. В основном — слушал. Узнал, как проверять подгнивший лук, как нюхать зерно, как считать вес на слух. Он впитывал ремесло торговли, как впитывал грамоту от матери — по частям, по ошибкам, через стыд и победу. На втором плавании Луи дал ему задание — найти сделку в чужом порту, самому. Томас нервничал. Пошёл на рынок, нашёл женщину, продававшую засушенные специи, купил три связки по мелочи — и продал их обратно на корабле втридорога, морякам, у которых началась морская лихорадка. Так и пошло. На Заокеанье они попали не сразу. Сначала — к северным островам. Потом — на край Чевальерских вод. И только на третий год, когда Томасу было девятнадцать, Луи взял его в экспедицию на дальние берега — туда, где всё было иначе: люди, цены, даже погода. Там был Предел. Томас не удивлялся — он впитывал всё, торговал, договаривался, учился не смотреть на слово, а на жест, не на цену, а на потребность. Он понял, что торговля — это не продать, а понять, что нужно другому, и убедить, что он это хотел всё время.
ООС
Имя: Томас Мендоса
Никнейм: Poddvorniy
Раса: Человек
Возраст: 22 года
Характер: Упрямый, немногословный, склонен к риску.
Внешний вид: Темноволосый, сухощавый, простая одежда, густая борода.
Сильные стороны: Холодный ум, красноречие, торговля.
Слабости: Доверчивый.
Мечты, цели: Деньги и власть.
Известные языки: Флоровэндельский, Чевальерский, диалект Эускадия.
Имя: Томас Мендоса
Никнейм: Poddvorniy
Раса: Человек
Возраст: 22 года
Характер: Упрямый, немногословный, склонен к риску.
Внешний вид: Темноволосый, сухощавый, простая одежда, густая борода.
Сильные стороны: Холодный ум, красноречие, торговля.
Слабости: Доверчивый.
Мечты, цели: Деньги и власть.
Известные языки: Флоровэндельский, Чевальерский, диалект Эускадия.
Последнее редактирование:
