Материк Флорес, Торговый союз Хобсбурга, Стиирканд. В данный момент пятилетний мальчик резвится с другими детьми на лесной поляне, играя то в прятки, то занимаясь другими мальчишескими развлечениями. Он чувствует себя живым, бодрым, активным. Прямиком ему в лицо прилетает гнилое яблоко, но он не ощущает обиды или гнева, а лишь метает аналогичное в ответ. И лишь когда солнце касается горизонта, он прощается с друзьями и уходит в сторону дома. Ещё несколько часов он пробудет дома один, резвясь по дому и то и дело переставляя различные элементы интерьера. Вскоре из ближайшего поселения приедет мать, и, поприветствовав сына, возьмётся готовить ужин. Отец также совсем скоро объявится дома. Он скажет сыну два слова, после чего отправится в свою комнату, где едва не вырубится. Как только мать закончит с блюдом, он подведётся и пойдёт вместе с сыном за трапезу. И как только тарелка окажется пуста, он вновь с мёртвым взглядом упадёт на ложе. Йоэну нравилось подобное положение: его отец был человеком довольно строгим, и он не любил, когда ребёнок лишний раз делает нервы, а ребёнок не любил, когда лишний раз отец его ругает. В подобном симбиозе и проходили дальнейшие года жизни. Мальчуган рос, постепенно учился грамоте с помощью книг, которые на заработную плату иногда покупала мать. Иногда — брался за топор, неуклюже замахиваясь по стволам деревьев, пытаясь быть как его отец. Порой, по вечерам, готовил вместе с матерью, дабы не голодать, пока родители будут на работе. Йоэн ощущал себя счастливым, хоть ещё и не осознавал ценность этих мгновений. Вскоре, ближе к десяти годам, он начал замечать брешь в своей утопии меж четырёх стен. Отец приходил домой в приподнятом настроении, а на кровать свою падал, словно бочка, набитая спиртным, иногда даже не с первого раза. Мать забегала к нему в комнату, раздавались звуки нескольких пощёчин и неразборчивый для Йоэна крик, после чего всё возвращалось на круги своя — жена главы семейства возвращалась к котелку и принималась готовить суп, но уже одной порцией меньше. Мальчик оправдывал у себя в голове: “Это дело мамы с папой. Они взрослые, а значит, это проблемы взрослых; Всё равно мои слова вряд-ли на что-то повлияют”. Прикрыв дверь, он погружался в сборники стихов и сказок, деньги на которые мать могла копить месяцами, абстрагируясь от окружающего мира и его проблем. И вновь — ещё один пробел в несколько лет, заполненный подобной рутиной. На подбородке Йоэна начали вылазить заметные волоски, а литература, которую он читал, сменилась с народных сказок на что-то более научное. Семейные скандалы всё продолжались, но теперь — между ругани проскакивало упоминание того, что родителям стоит перестать жить вместе. Йоэн всё не вылазил из книг, но на этот раз — более осознанно, понимая, что хочет закрыться от происходящего.
Во время очередного пришествия отца в нетрезвом состоянии, мать взял несколько мешков от картошки и начала забрасывать в них все вещи — одежда, кухонные принадлежности, старые книжки сына. Отец, сев рядом с ними, лишь наблюдал, порой пытаясь остановить жену. Он рыдал, ревел, прикрывал лицо руками — давал понять всеми своими жестами, что сожалеет. Но удержать семью не смог. Йоэн сел с матерью на телегу и направился к бабушке с дедушкой — людям довольно преклонного возраста, к которым ранее он наведывался лишь на пару дней в году. Мальчик начал свыкаться с жизнью с ними, а мать, убедившись, что с сыном всё в порядке, вернулась на работу. Но работать она стала ещё больше, без выходных, а впридачу — взяла ещё одну. Всё, лишь бы прокормить стариков, ребёнка, и, если хватит, себя. Новая жизнь же для Йоэна оказалась совсем не сахар: если ранее он проводил дни напролёт в одиночестве, лишь периодически отвлекаясь на еду, то теперь — не мог найти себе места. Бабушка то и дело устраивала “набеги” на его комнату, постоянно допрашивала о всём подряд, интересовалась каждой книгой, которую он читал, и просто не давала покоя мальцу. Тут-то и пришло осознание, а вместе с ним и агрессия. Сначала он пришёл к прощению отца. Глава семейства вкалывал, часами не выпуская топор из рук, а по возвращению в семейное гнездо встречал лишь безразличие, или вовсе злобу. Спасением выступали друзья, которые водили его по кабакам, помогая утолить всю печаль и усталость с помощью пары кружек или рюмок. К тому же, несмотря на суровый вид отца Йоэна, он был довольно мягкотелым, поэтому и не мог ответить отказом на предложения. Есть ли его вина в этом? Безусловно, но воспоминания о нём у мальчика остались исключительно положительные, с ноткой сожаления, которая протянется через всю жизнь. Но выразить свои мысли он не мог — тема отца для бабушки являлась строго табуированной, а при его упоминании она лишь начинала кричать о том, что он вор, тунеядец и обманщик. Йоэн никак даже не мог извиниться перед отцом, за то, что всё это время не осознавал его ценную и важную роль в его жизни, ведь на данный момент не имел понятия где искать мужчину и как к нему добраться. Йоэн, сам того не понимая, не протяжении более чем полутора десятка лет наблюдал за всем этим, становясь как его отец — закрытым и одиноким, желающим отдалиться ото всех. Из-за банальной дороговизны и недоступности хорошей литературы, мальчик был вынужден ходить в монастырь. Там же, в свою очередь, в его голову вбивались религиозные мысли, которые в будущем и повлияют на путь Йоэна. Но все эти мечты и раздумья развеивала бабушка, которая всё не отставала от бедолаги. Он пытался понять и её, ведь гиперопека — проявление заботы, хоть и чрезмерной. Но не всегда можно держать себя в руках. Он читал книгу о известнейших торговцах Хобсбурга, как старуха вошла в его комнату, и словно специально выводя ребёнка из себя, встала рядом с ним и начала читать вместе. Тут и произошла вспышка. Йоэн захлопнул книгу и зарядил ею по старой женщине, попутно выкрикивая “Отъебись уже от меня, дай мне отдохнуть! Хватит ко мне лезть, старая карга!” — а до этого, стоит заметить, из уст мальчика ни разу не вылетали ни матерные выражения, ни оскорбления. Бабушка же лишь ударила в ответ, но спустила это юноше с рук, всё из-за той же любви к внуку.
На этом моменте психология Йоэна продолжила развиваться. Если ранее он пришёл к осознанию, что желает лишь одиночества, тишины и спокойствия, то сейчас понял, что единственный путь прийти к этому — сила. Лишь отстаивая свои принципы и положение, он мог хоть как-то прогнать надоедливый внешний раздражитель. В купе с подростковым максимализмом и кучей прочитанных книжек, в том числе и о государственном строе, Йоэн сформировал не только свою философию и ход мышления, а и полноценную политическую позицию. Добавить к этому, само собой, религию, от которой было тяжело убежать простому жителю подобного происхождения — и мы получим подрастающего теолога и схоластика. Пообщавшись с матерью, впервые за долгое время посетившей сына, Йоэн сказал той, кем хочет стать. Перечить желанию сына она никак не могла, поэтому, собрав ещё часть денег, отправила сына на обучение в заведение, которое совсем скоро перерастёт в полноценный университет. Место учёбы находилось довольно далеко от родного дома Йоэна, что лишь радовало того. Схоластика стала для юноши настоящей благодатью — тем, чем он был готов заниматься на протяжении всей жизни. Само собой, подобное рвение замечали как другие студенты, так и преподаватели. Юный ученик с рвением поднимал любые темы, касающиеся религии; с усердием доказывал существование Флорэнда и Сокоро, выступая против неортодоксальных собеседников и активно отстаивал свою позицию как на словах, так и на деле. В заповедях Световеры была одна лазейка, как считал сам Йоэн — не запрещено было насилие, если делается оно во благо. Потому если у него и появлялся какой-нибудь соперник, который всё отказывался принимать теорию стииркандца, то последний довольно быстро “вправлял” ему мозги. Благо, ещё во время жития с двумя стариками, когда он пришёл к осмыслению физической силы, он уже начинал свою подготовку. Длинные волосы и ухоженная борода вызывали смешанные чувства при виде Йоэна — он вроде и напоминал аккуратного ученика, но и вызывал страх, показывал своим видом маскулинность, смешанную с элегантностью и интеллектуализмом. За крепкие кулаки юношу то и дело пытались очернить и отстранить от обучения, что он, в свою очередь, парировал: “Они — отреклись от света, они — не признают теорию существования и явления отцов и матерей наших, светил наших, а значит — подобны еретикам. Я же доказываю мастерство своё и веру свою искреннюю, я — подобен лучу солнца, который пробивается на рассвете сквозь чащу лесную. И хоть я и слеплю, но и согреваю, а значит — делаю во благо”. Искренность этих слов понять довольно сложно, если заглядывать в будущее и смотреть на то, чем Йоэн станет. Впрочем, его речь привлекла внимание самого Апостола — хоть и постепенно. Выходец из Стиирканда ощущал на себе неизвестные взгляды, но поведение своё от этого не менял, поэтому продолжал укреплять своё тело и доказывать своё превосходство перед философскими соперниками.
Йоэн, по своей натуре, являлся человеком провокационным. Многие его действия и теории поддавались как критике, так и похвалам, и никогда не оставались без внимания в довольно узком кругу его ненавистников и друзей. Без женского внимания он также не остался, и в один из дней, во время своей одиночной пробежки, наткнулся на деву, которая одним своим видом олицетворяла саму Световеру, в которую столь яро верил мужчина: светлые, длинные словно лучи солнца волосы, голубые будто летнее небо глаза — если это была не любовь, то восхищение. Сама же девушка была и не против — первой сделала шаг, поприветствовала Йоэна и представилась ему. Всё то мышление, вся та любовь к одиночеству померкла. Он растворился в платонической любви и умилении, узнавал всё больше и больше о будущей даме своей судьбы, обсуждал с ней каждую свою работу и знакомил со всеми любимыми учёными и теологами и их трудами. Но вновь, время лишь всё убивало. Подобно тому, как он со временем стал замечать проблемы в своей семье, так и сейчас свет в его романе начал гаснуть. Девушка стала использовать Йоэна, порой — даже запрещала ему писать и думать. И даже если бы любовь схоластика погасла, он бы не смог столь легко покинуть деву — ведь над ними стоял мужчина, которого она представляла как мужа, и который строго настаивал на скором браке, и точно также использовал Йоэна для своих целей, в том числе — продвижения его мыслей в обществе световеров. Но главной проблемой выступило далеко не это, а всё та же причина, что и не давала ему покоя в раннем юношестве — постоянное внимание и надоедливость будущей супруги. И вновь уже почти мужчина погрузился в мысли, закрываясь в научных и теологических трудах. Может, в одиночестве он был не столь счастлив и весёл, но он ощущал безопасность. Теперь же, встав на тропу любви, он начал чувствовать себя тягловой лошадью, а силы будто стали иссякать. Религия лишь ещё сильнее сковывала бедолагу, ведь не давала ему даже поднять руку на свою спутницу. Но вера уже не могла быть преградой для Йоэна. Он был высокого мнения о себе, ценил каждую свою мысль и каждое своё слово на бумаге — ведь именно с помощью них он утверждал что способен на что-то без бабушки и дедушки, которые в период своей гиперопеки лишь внушали мальчику мысль, что без них он ни на что не способен. Теперь же эта гиперопека проявлялась со стороны возлюбленной. Она пыталась быть его спутницей и музой во всех делах, но делала лишь хуже. И единственным утешением было то, что Йоэн ощущал ещё сильнее, что он сохранял наследие отца. Он до сих пор носил имя, данное ему именно прошлым главой семейства, и надеялся, что когда-то он увидит заслуги и прославления своего сына. И именно тогда, когда все мысли слились воедино, и когда Йоэн решил, что ни любовь, ни даже религия не может встать на пути его самого — он совершил страшное. То, после чего закрывается путь не только перед богом, но и перед всем людским обществом. Ночью, тихо сев за стол, Йоэн принялся писать. Всё, к чему он пришёл недавно, и всё то, что он пережил ранее, привело его к написанию новой теологической теории. И когда весь его разум был отдан перу, когда мысли, не забитые ничем лишним, материализовывались в чернилах, в комнату вошла она. Начались, казалось бы, невинные вопросы: “Что пишешь?; Почему так поздно?; А на какую тему?; А кого цитируешь?; А хочешь узнать моё мнение?”; девушка даже начала без соответствующей просьбы подавать чернила возлюбленному, протирать стол ... Йоэн схватил её за волосы, начал бить о стол и чернильницу, после — о стену, после — об пол. Хруст — сломалась рука, ещё хруст — и на ноги она уже не встанет. Вся та сила и вся та злоба, которая копилась в парне ещё с периода брачных конфликтов его родителей наконец-то вылилась полностью, когда последние капли крови девушки стали омывать доски. Йоэн присел и прикрыл лицо — также, как и делал его отец перед уходом матери и ребёнка из семьи. Он надеялся что-то услышать, увидеть кого-то, но вокруг стояла лишь гробовая тишина, периодически прерываемая скрипом пола под весом мёртвой туши. Всё, о чём мужчина думал ранее — успех, уважение и слава, искупление перед отцом — иссякло после произошедшего. Стииркандец остался один и с тяжелейшим грехом за плечами, который не искупила бы даже самая дорогая индульгенция, ведь сам отец его мёртвой возлюбленной занимал высокую должность в церкви, и никогда бы не спустил подобный поступок с рук Йоэну.
“Ранее я светилом выступал, озарял своим умом такое же юношество мне подобное, просвещал, наставлял — открывал им взор на саму Сокоро. Но теперь же, закрыт взор и мой, и не светит и не засветит ничего мне до тех пор, пока грехи свои не искуплю, те грехи, кои искупить мне не дадут ни Клеофас ни Мэриан. Я — один, один на всём свете и несвете, и коли я долго столь стремился к одиночеству — получил я то, чего желал. Эта тропа не моя, не на неё я ступать должен был, но путь назад замыло, замылило, размыло, и лишь следы мои остались, по которым преследовать будут меня до самой старости моей” — так описывал свои духовные метаморфозы Йоэн на первую годовщину своего первого убийства. Он срочным образом бежал из лишь недавно купленного дома, а все те работы, над которыми кропотливо и потаённо работал, скрывая от взора суженной — сжёг. Но Йоэн был глуп. Он не догадывался, что найти его было лишь делом времени, ведь одного лишь волоса или пера хватило бы, дабы отследить мужчину даже на другом конце света, где о Сокоро и Флорэнде даже не догадывались. Простому же студенту-выскочке подобное знать было не дано. Он перебирался из провинции в провинцию, то и дело ловя на себе взгляды — то-ли бывших коллег, которые ещё не знали или не слышали о его страшном прегрешении, то-ли тех, кто знал, но ничего поделать был не в силах.
Йоэну исполнилось двое десятков и семь зим от роду. Ему удалось обустроить заброшенный дом в лесу, больно напоминающий родное семейное гнездо. Благо, навыки должные мужчина имел — и деревья рубил, как учил отец, и дичь отлавливал. Только вот слёзы всё не засыхали на лице, ведь Йоэн понимал — он опозорил отца, мать, и даже стариков, кои уже вряд-ли были живы, но которых он смог простить находясь в отшельничестве. Единственное, что осталось от прошлой жизни — длинные волосы и ухоженная борода. И когда очередную ночь стииркандец проводил пялясь в стену и прикрывая лицо, также, как и парой лет ранее, по дому эхом раздался стук. Деревянная, ветхая дверь едва ли не разбилась о стену и слетела с петель. Со входа доносились два голоса, шепчущие молитвы всем четырём божествам. Двое мужчин в светлых робах, и оба — безоружные, даже испуганные, словно лишь обратились в веру и сразу встали на задание, которое выполнить им было не дано. Как узнает Йоэн позже — он был прав во всём, кроме того, что они были верующими в Световеру. Довольно быстро худощавые парни оказались забиты в угол, но всё ещё могли кричать. И кричали они имя Йоэна, кричали то, что он убивает своих братьев, что он — зверь и вечный одиночка, сошедший с пути, которому суждено лишь до конца своих ничтожных дней скитаться. Это лишь подогревало гнев мужчины. Удар за ударом, взмах за взмахом — и от носа одного из юношей практически ничего не осталось, отчего тот напоминал скорее не человека, а носферату, со впавшим носом; все пальцы бедолаг были сломаны и вывернуты в разные стороны, точно также, как и руки; схватившись за волосы на темечке, Йоэн тянул их на себя, практически срывая скальп голыми руками, даже несмотря на то, что бедолаги уже впали в болевой шок. Мужчина не контролировал себя. Он защищался, он оборонял своё одиночество и дом, который считал родным.
В конце жестокой расправы его ожидало не очередное сожаление и нытьё, а очередной стук. Вторая дверь в доме грохнулась прямиком на пол. Тяжёлым шагом кто-то, или что-то, приближалось внутрь комнаты. А Йоэн, весь окровавленный, дрожащий и уставший стоял посреди помещения залитого кровью. В такт с каждой падающей с кулаков мужчины кровью становились громче и шаги, пока перед взором Йоэна не предстала та личность, которая являлась виновником кровавого торжества. “Отец” девушки, ранее убитой схоластиком. Он положил свою руку на плечо убийцы и посадил рядом с собой. Начался диалог. Йоэн осознавал — перед ним сам Апостол. А тот, на удивление, не собирался его убивать или сворачивать шею. Наоборот, он, словно змей, гипнотизировал мужчину. Предлагал ему индульгенцию, отправку в Монастырь, даже прощение и повышение по карьерной лестнице через постель — но от всего Йоэн отказывался. Больным голосом он проговаривал, что любовь и общество привело его к тому, чем он есть, и возвращаться к ним он не желает. Тогда Апостол сказал ему идти, идти и ещё раз идти пока не окажется на самом краю света, и предупредил, что найдут его даже там. И как только Йоэн направился на выход, пройдя всего два шага, он ощутил резкую боль в спине и полетел прямиком в стену, потеряв сознание. Апостол неспешно направился к жертве, и, впившись в него, иссушил бедолагу досуха. Когда процесс был закончен, вампир принялся переливать уже свою кровь в тело жертвы.
Очнулся Йоэн в том же доме. Во время метаморфоз он выблевал все свои органы вместе с желчью, и в данный момент — испытывал страшный голод по пробуждению. Всё тело ныло, болело, словно разваливалось на составные, а грудь славило так, будто что-то продолжает бить по нему так, как и перед отключением. И крайне удачно прямо перед ним сидел человек, так ещё и живой. Молодой, запуганный, дрожащий — прямо как те двое, которых совсем недавно убил сошедший с пути стииркандец. Не долго думая, он впился зубами в его сонную артерию, начал пить кровь жертвы литрами, и как только закончил с трапезой — получил такой же удар, как и перед обращением. Он впечатался своим телом прямиком в того, кого только что иссушал, раздавив человека в лепёшку, но он уже не ощущал столь сильной боли и нытья. Тогда же Апостол, глядя на жадного и голодного Йоэна, начал свой занимательный, хоть и длинный и монотонный, монолог.
—В твоей жизни, сын мой, мало что поменялось. Кроме того, что она закончилась. Ты всё тот же изгой, лишь поверь — с сего момента твоя жизнь станет гораздо сложней, опасней и мучительней. Ты обрёл те силы, которые не даруют тебе ни Магистры Световеры, ни сам Флоренд или Сокоро. Ты — всё такой же отброс, но у тебя есть Тьма. Она, в отличии от всей этой противной лебеды о свете, действительно на что-то способна. И ожидает Тьма от своих слуг достойной отдачи. В течении ближайших ночей ты будешь находится под моим взором и взглядом, я не позволю тебе сделать и лишнего шага — иначе ты лишишься своей руки, ноги, или даже головы. Я дарую тебе знание, после чего ты направишься за мной туда, откуда явился. Ты параноик, ты боишься, убегаешь от совершённого, но ты даёшь отпор теням прошлого. Полностью промытый и безумный от сказок о богах, ты смог вырваться — и всё благодаря одному лишь моему толчку в виде девушки, которую я заставил тебя полюбить. Ты пошёл против себя, против своих же слов и уверований, но не сдался и продолжил сопротивляться. Не прыгнул в петлю и не ушёл под воду, а действовал. Не сдался, не упал на колени, не зарыдал, а словно ярый зверь начал срывать с людей кожу и волосы. Ты показал себя как существо, которое даже несмотря на давление извне и постоянную угрозу может держатся и не покладать руки. Но о твоих прегрешениях никто не знает. Убийство невинной девушки сошло тебе с рук — и произошло это благодаря мне. Дело замяли. Все сейчас думают, что ты уехал к больной родне и занимаешься тем, что проводишь свет в их умы и оберегаешь от кончины. Ты вернёшься со мной туда, откуда пришёл, и отдашь долг. Ты поднимешься вверх по иерархии, весь твой горячечный бред будут читать в восторге и экстазе, а ты же, в свою очередь, будешь не только помогать мне во всех моих делах и нуждах, но и смотреть, чтобы неугодные не совали свой нос туда, куда не стоит. Мы будем действовать постепенно, и много кто захочет разрушить мои планы, но ты выступишь моим щитом и мечом.
И Йоэн впитывал информацию в себя как губка, хоть и не до конца понимал услышанное. В этот же час он покинул дом и начал учиться. Сначала — охота. Несмотря на то, что прежде Апостол не дал новообращённому испить жертву до конца, сейчас он учил его ровно обратному. Если человек выживет и расскажет о произошедшем своим смертным друзьям — из этого выйдет крайне грубое раскрытие Молчания Крови, что нежелательно даже для отступников. Заодно, пока вампир обучался пожирать заблудшие души, его обучали и дисциплинам. Власть над Сутью нужно уметь контролировать, дабы случайно не сломать человеку кисть при рукопожатии или раздавить девушку при объятии. Но самое занятное произошло на пути обратном, когда Йоэн с Апостолом направлялись туда, где начался схоластический путь уже неживого человека.
Псевдо-богослужитель, коий вёл за собой ещё молодого вампира, остановился посреди леса и замер, вслушиваясь в каждый шорох деревьев и далёкое волчье завывание. Жестом он остановил своего подручного, начав своё излюбленное дело — томную, но важную для понимания речь. И на этот раз она оказалась более тривиальной, нежели прежде. Легенда, о которой молвил лже-Апостол, гласила о том, как двое восставших, таких же как отверженных как и они, Бруха, дали бой четырём другим вампирам. Детали ускользали, но речь не становилась от этого хуже. Йоэн ещё не до конца понимал суть — при чём они к каким-то изгоям, и стоит ли им боятся? Был ли это сказ для предостережения, или для вдохновения?
А далее… Рутина. Бруха заводил знакомства с другими вампирами — в том числе теми, кто также скрывался среди рядов Световеры. И практически все знакомства оказывались неудачными. Йоэн оспаривал любое решение и предложение новообретённых товарищей, лишь подчёркивая свой и без этого скверный характер. Только ссориться со всеми он не мог. Сир настоятельно рекомендовал, а скорее — приказывал своему подручному строить связи в вампирском обществе, в том числе для его же выгоды. Но все те "друзья" и знакомые, которых заводил Йоэн, со временем начинали пропадать. Апостол, коий на данный момент прикидывался приверженцем Совета, активно помогал в их поисках, которые всегда проходили безуспешно. Сир Йоэна действовал по довольно простой логике — Совет следил за каждым его шагом и строго ограничивал его в действиях, чего он хотел в последнюю очередь. Потому обращённый и выступил как посредник в его скромных диверсиях, а заодно — как верный слуга, который защитит Сира в случае, если его планы рассекретят. Совсем вскоре к нему, уже давно провозглашённому Несущим Слово, на проповедь заявилась чудаковатая личность. Он явился один и попросил излить свою душу. Йоэн пошёл на поводу и начал выслушивать собеседника, как вдруг начали проскакивать… Намёки. Бруха понял к чему всё ведёт. Совет знал о деяниях Апостола, и лишь выжидал удобного момента, дабы отправить того в торпор. Но вот его “ребёнок” до сих пор оставался жив, из-за чего те, с кем боролся его Сир, решили переманить Бруха к себе. Разломанные доски и опилки полетели прямиком в лицо кающегося, а один удар ногой откинул того на несколько метров вперёд. Упав на одно колено, Йоэн начал жестоко избивать другого вампира, несмотря на все его манипуляции с тенями. Лицо бедолаги превратилось в кашу и крайне противную отбивную, тогда как половина конечностей валялась в другой части помещения. Закончив мучения низшего вампира оторвав тому голову, Йоэн воспринял фразу “Крути ногу — делай ветер” слишком буквально, и, порвав одеяния убитого на тряпки и накинув их на себя, выпрыгнул на улицу. Некоторое время вампир не покидал город, пытаясь найти своего Сира, но обнаружить удавалось лишь других прислужников совета, которые мешали Йоэну в его поисках. Так-как последний не является всесильным, бесконечно сражаться в одиночку он не мог. Он без раздумий бросился на корабль, который вёл в Заокеанье — земли, куда Совет свои руки ещё не распустил. Бруха волновало выживание, свобода и даже одиночество, к которому он ранее столь стремился, а не бездумная смерть от рук других кровососов.
Что же ждёт Йоэна на чуждых берегах? Попытка найти свой путь. Более полусотни лет он использовался другим сильным мира сего, но теперь имеет шанс на прощение. Учитывая отшельнический характер Бруха, он, скорее всего, предпочтёт либо оставаться в тени и пойдёт по стопам Сира, либо присоединится к местной шайке вампиров на правах одиночки. Он не обладает чёткими принципами, которые не дадут ему полностью выпустить внутреннего Зверя, но он обладает хитростью и навыками к адаптации. А значит, хоть что-то бедолага-отступник сделать да успеет.
Имя: Йоэ́н
ООС ник: smeyaka
Внешность: Мужчина в самом расцвете сил, напоминающий, скорее, учёного, нежели воителя. Борода аккуратно пострижена, а волосы — ухожены. Единственное, что портит картину, а может наоборот, лишь украшает её — бледная кожа.
Характер: Перед людьми — личность, совмещающая в себе одновременно стремление к познаниям и жестокость, которая проявляется в желании отстаивать свою точку зрения. Если же заглянуть в нежизнь Йоэна, то можно увидеть члена клана Бруха, который полагается лишь на двух людей — на себя и на того, кто может доказать свою силу, чтобы являться его наставником. Йоэн — одиночка, аутсайдер, и в следствии службы своему Сиру, пропитанному скрытой ненавистью к Совету Флореса, выработал хоть и не искреннюю, но подсознательную нелюбовь к формам власти как таковой, и признаёт её лишь по праву силы.
Возраст: 27 при обращении, на данный момент — 89.
Клан: Бруха
Дисциплины: Власть над Сутью, Очарование
Человечность: 5
Поколение: Будет выдано проверяющими в случае одобрения
artworks: by Marcus Larson
design: by smeyaka (inspired by elanka_)
design: by smeyaka (inspired by elanka_)
Последнее редактирование:
