Имена, прозвища и прочее: Рагна дочь Торвальда | "Белокурая"
OOC Ник (посмотреть в личном кабинете: raghonxnn
Раса персонажа: Человек-скральд
Возраст: 22
Внешний вид (здесь можно прикрепить арт:Голубоока дева, в коей явлена суть скральдсонской крови, и чьи волосы длинные, цвета спелого жита, струятся по плечам.
Ростом она не мала и не велика, средня, как подобает доброй женщине.
Облачается изредка в убранство женское, но чаще носит накидку да штаны просторные, ибо удобство ценит выше красы напускной. По нраву ей простота в одежде, что, однако, не скрывает стана её стройного, крепкого, да гибкого.
Характер (из чего он следует, прошлое персонажа: Простолюдинка со светлыми волосами и серьёзным, почти вечно недовольным выражением лица. В общении она надёжна, словно крепкая опора или даже живая подушка безопасности. Открыто выражает свои эмоции и не склонна держать в себе то, что у неё на душе. Бывает миловидна в редкие моменты, но никогда не использует это в своих интересах. Прямолинейна и сдержанна, но отнюдь не холодна — говорит по существу и обладает глубокими чувствами.
Таланты, сильные стороны: Хороша в деле врачевания, да и к ратному ремеслу склонна, предпочитая бой обычный, без изысков. Гибка она, яко ива на ветру, и скора, яко лань лесная, а слух её остр, что иголка, хоть сие и не диво среди добрых воинов.
Слабости, проблемы, уязвимости: Не терпит тварей ползучих и крылатых, что зовутся насекомыми, да и к табаку скверному пристрастие имеет. Порой же нелегко ей слово найти с девами того же возраста, ибо нравы их иные.
Привычки: Собирает всякую вещь, что под руку ей попадёт, и во время беседы порой неловко уста свои прикрывает. А когда что-то выведать желает, то руки пред собой складывает, будто приговор выносит.
Мечты, желания, цели: Страстно желает она преумножить мастерство своё в ратном деле, дабы оружием владеть в совершенстве. Чает она род свой продолжить, ибо в том великий смысл жизни. Ищет она достойных противников, дабы силу свою испытать, иль верных соратников, с коими путь разделить. И, конечно же, алчет она злата и серебра, дабы жить в достатке.
Языки:
- Амани - Устный
- Скральдсонский - Письменный|Устный
Биография |
В сердце Уфба Пальцы дрожали, когда впервые попыталась перевязать даже простой порез. Бинт то слишком туго стягивал, то болтался, как тряпка. Игла выскальзывала, оставляя на коже неаккуратные уколы вместо ровных стежков. Однажды она так нервничала, что случайно опрокинула кружку с водой — жидкость разлилась по столу, смывая нитки, смешиваясь с каплями крови. Пришлось начинать заново. А уж когда дело доходило до глубоких ран... Первая попытка зашить рваную рану закончилась тем, что нитка запуталась, игла застряла в коже, а сама она, вспотев от напряжения, едва не уронила пинцет. Шов вышел кривой, неровный, и рана потом воспалилась. Сегодня перед ней снова была рана — длинная, но неглубокая, с ровными краями, специально созданная для практики. Окунула пальцы в таз с прохладной водой, и капли, скатившиеся с кончиков, оставили на поверхности мгновенные круги. Первый прокол. Игла вошла чуть медленнее, чем у опытных врачей, но уже без той прежней робости, когда рука сама собой отдергивалась, будто обжигаясь. Нить, подхваченная пинцетом, скользила увереннее, ложась ровными стежками. Пару раз нитка всё же зацепилась, создав неровную петлю, а капля крови, тёплая и алая, растеклась по бледной коже. Раньше это заставило бы её замереть, сжать зубы, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле. Теперь же она лишь слегка нахмурилась, смочила чистую тряпицу в воде, промокнула, поправила. Последний узел. Ровен, крепок — как те, коим обучалась она в дни юности, узлы на пеньковой верви вила, чтоб пальцы к ремеслу приучить. Окропила шов чистою водою — струя унесла прочь остатки крови, оставив лишь бледно-розовые черты, как знак дела, что некогда казалось ей непосильным. на, края, что распростёрся под вечно хмурым, низким небом Скральдсона, в одном из сколоченных из тёмного дерева поселений, крепко прижавшихся к земле, укрыться от бесконечных угроз, появилась на свет чадо. Её рождение, произошедшее в один из тех серых дней, когда горизонт казался тяжёлым, не стало праздником, но ознаменовалось глубочайшей трагедией. Первый, слабый, почти неразличимый крик младенца, едва вырвавшийся из её крохотного горла, утонул в последнем, прерывающемся, вымученном вздохе её матери. Женщина, крепкая и стойкая, как древние дубы северных лесов, чьи корни глубоко вросли в каменистую почву, отдала свою жизнь, свой последний вдох, дабы даровать дочери этот хрупкий шанс на бытие в мире, что не знал милосердия. Отец Рагны, Торвальд, кожевник по ремеслу, был мужчиной с лицом, что казалось высеченным из камня годами тяжкого труда и невысказанных лишений. Его руки, широкие и мозолистые, были столь же грубыми и неразговорчивыми, как и его характер, привыкший к молчанию и сосредоточенности. Он остался один наедине с крохотным, беспомощным свёртком, в котором билось слабое сердечко его единственной дочери. Запах дублёной кожи, въевшийся в каждую щель их скромного, но добротного дома, и монотонный, привычный стук его ремесленного молотка по дереву — звук, сопровождавший его с рассвета до заката — стали первыми "песнями", что наполнили воздух вокруг младенца. А его глубокое, невысказанное горе, столь же непреклонное и нерушимое, как древние, покрытые мхом скалы - послужило ей первой, немой колыбельной. В этом суровом, но по-своему честном и беспощадном мире, началось её долгое и тернистое существование. Рагна росла, не зная материнской ласки, но под невидимым, ощущаемым лишь сердцем, покровом отцовской неловкой, но преданной заботы. Её мир был ограничен стенами мастерской, запахом кожи и редкими, угрюмыми взглядами отца, в которых, однако, всегда читалась невысказанная, глубокая любовь. Языку родному, скральдсонскому, обучена была она с пелёнок - от отца своего, коий в речах был скуп, но каждое слово его, ложилось прочно в память девы. Сей говор, грубоватый, с тяжёлым северным выдохом, впитывала она, внимая редким наставлениям и отрывистым словам в тиши кожевенной мастерской. А второй речью, что к ней приникала меж делом, был язык амани - непривычный, певучий, и шёл он от старушки, что в лазарете своём нередко принимала пришлых, раненых и хворых, что из дальних стран приходили. Молвили те на чужом наречии, и старуха, знахарка бывалая, разумела их речь - и понемногу, украдкой, научила чадницу. Слово за словом, смысл за смыслом - так слаглась в ней вторая речь, пусть не столь беглая, но достаточная, дабы уловить просьбу больного, понять зов страдальца.Ученичество у корней и взгляд на раннего детства девчушки тянулись медленно, отмеченные лишь неумолимой сменой суровых сезонов и едва уловимыми изменениями в отцовской мастерской, где проводила большую часть своего времени. Росла среди запаха дублёной кожи, древесной стружки и тёплого дыма очага, под неумолчный, размеренный ритм ремесленного труда. Торвальд, был человеком дела, а не нежных слов или пространных рассуждений. Прикосновения его к дочери были шершавы, как ладонь к коже, но в них таилась неловкая, подспудная забота. Часто был он весь в деле, глух к нуждам детским, и когда Рагна достигла годов, в кои пытливость её стала мешать его ремеслу — то хватала за инструмент, то сыпала вопросами без меры. Сосредоточенность на работе часто отвлекала его от нужд подрастающей дочери, и когда та достигла того возраста, когда её пытливое любопытство и неуёмная энергия начинали мешать его размеренному и требующему концентрации труду — она то и дело норовила что-то схватить или задать очередной "почему!", — принято решение. Девочка, рассудил он, найдёт гораздо больше пользы и обретёт истинное призвание, обучаясь у его матери, старой Сагрид. Была почитаемым врачетевателем и знахаркой, жившей отдельно и ведшей лазарет на окраине их поселения. Так, в один из серых, прохладных дней, когда низкие облака цеплялись за верхушки сосен, Рагна оказалась в новом для себя мире – в лазарете, стон был немой мольбой. Лазарет представлял собой скромное и крепко сбитое деревянное строение, пропахшее смесью резких, целебных веществ, свежей крови и влажной землей. Старушка Сагрид, чьи руки были иссечены морщинами столь же глубоко, как и у отца, но обладавшие удивительной нежностью, ловкостью и точностью, взяла деву под своё крыло. Учила ту не просто различать растения по внешнему виду, а и понимать их суть. Познавала правильно накладывать повязки, дабы они не только останавливали кровотечение и защищали рану, и облегчали страдания, способствуя быстрому заживлению. Училась слушать хриплое дыхание больных, чувствовать лихорадочную дрожь в их телах, постигая одновременно невероятную хрупкость человеческой жизни и ответственность за её сохранение. Не всегда удавалось ей с первого раза, допускала много ошибок но с каждым разом её навыки улучшались. Ещё несколько лет назад перевязать обычную рану не всегда могла с первой попытки, а сейчас таки с небольшим трудом в состоянии зашить рану иглой. Каждый вылеченный ею человек, каждый облегчённый вздох, каждый проблеск надежды в потухших глазах становился для Рагны бесценным уроком. В её юном, но уже проницательном сознании медленно, верно формировалось понимание того, что помочь ближнему – это долг или ремесло, но и высшая форма проявления человечности, акт милосердия в этом зачастую бесчеловечном мире. Однако идиллия, если её вообще можно было назвать таковой, оборвалась в один страшный день, словно струна на старой лютне. Мирное существование их скромной деревни, обычно погружённой в тишину, которую нарушали лишь скрип старых сосен под ветром и далёкий, протяжный вой волка, взорвалось криками ужаса. Это были разбойники из Флодмунда, чьи границы были вечно неспокойны, а жители известны своей безжалостностью, жадностью и полным отсутствием морали. Они налетели на поселение, как стая голодных волков, жаждущих крови и добычи. Рагна, тогда ещё совсем юная, но уже не несмышлёная малышка, вжалась в самый тёмный угол своей хижины. Её маленькое, но уже крепкое тельце сотрясала крупная, неудержимая дрожь — животный, всеобъемлющий страх, который до этого она знала лишь по отголоскам чужих несчастий и сказкам, призванным пугать непослушных детей. Слыхала вопли боли, отчаянные крики и предсмертные хрипы соседей, которые до этого казались ей такими сильными и непоколебимыми. Этот кошмар навсегда впечатался в её память жгучим, неизгладимым клеймом. Каждое мгновение того дня, каждый звук звон стали, треск огня, крики — каждый запах — гари, крови, страха — оседал в её душе тяжёлым, отравляющим грузом, шлак после ковки. В тот момент, сквозь парализующую панику и отчаяние, в ней вспыхнула яркая, обжигающая решимость. Никогда больше она не будет столь беспомощной, лишая воли к действию и возможности защитить тех, кого любит. Эта клятва, произнесённая лишь её дрожащим сердцем, стала невидимым стержнем её будущей жизни. Этот страшный день изменил не только Рагну, а и её отца, Торвальда. Увидев свою дочь, сломленную и дрожащую от пережитого ужаса, осознал, что его девочке нужно нечто большее, чем просто ремесло лекаря, которое лишь залечивает раны, но не предотвращает их. В его суровом, но по-своему глубоко любящем сердце созрело непреклонное решение, принятое с той же твёрдостью, с какой он обтесывал дерево. Начал обучать ту владеть мечом. Не огромный, тяжёлый боевой клинок, а обычный, крепкий и хорошо сбалансированный меч, выкованный местным кузнецом специально для обороны дома, лёг в её ещё не окрепшую, но уже настойчивую руку. Отец, сам бывший опытным бойцом в молодости, знавшим цену схватки не понаслышке, терпеливо объяснял ей основы стоек, проговаривал о чувствительной равновесии, превращать движения тела в единый, плавный удар. Показывал, как отводить удары, как находить бреши в защите, как использовать собственный вес и инерцию. Отныне её дни делились надвое - два разных, но необходимых потока, питающих одно русло её жизни: утро посвящалось изучению трав и исцелению под бдительным оком старушки, где оттачивала тонкие движения пальцев и развивала острый, аналитический ум, постигая тайны жизни и смерти. А после полудня, когда солнце клонилось к закату, тренировалась с отцом, оттачивая выпады и блоки, превращая клинок в продолжение своей воли, в инструмент, способный даровать защиту, и возмездие тем, кто посмеет посягнуть на её мир. Соседи, воины и охотники, видя её упорство и искреннее желание учиться – ведь девочка, владеющая мечом - иногда тоже приходили, чтобы поделиться своими навыками. Обучали уловкам и хитростям боя, которых не найти ни в одной книге, передавая накопленный годами опыт. Впитывала эти уроки, как губка, понимая, что в Уфбане выживание зависит не только от доброты лечащих рук, но и от беспощадной остроты клинка. При смахивании оружием, сливаться с ним, чувствовать его вес, баланс, предчувствовать удар врага и опережать его. В её тренировках не было места праздности; каждый взмах был отработкой, каждый выпад – шагом к мастерству. К моменту своего совершеннолетия, отмеченного суровым обычаем посвящения в деревне – отделял детство от зрелости и принимал человека в сообщество взрослых, – Рагна стала женщиной, в чьих глубоких, пронзительных голубых глазах читались одновременно и мудрость, и непреклонная твёрдость воина. Её длинные, цвета спелого жита власы, обычно свободно рассыпавшиеся по плечам и развевавшиеся на ветру, казались символом её неприрученного духа, её неразрывной связи с дикой, суровой природой этих земель. Хороша в искусстве врачевания, могла остановить обильное кровотечение, зашить глубокую, рваную рану, поставить на ноги. И при этом довольно неплохо владела клинком, кои движения были быстры и точны, а реакция мгновенной. Но судьба, всегда беспощадная и непредсказуемая, вновь нанесла удар, вырвав из её жизни ещё один якорь, ещё одну опору: простуда, вечный бич северных народов, что уносила жизни без разбора, не пощадила её отца, Торвальда.  Мужчина, что выучил её стойкости и держать меч без дрожи, тот, кто остался ей последним из рода — отошёл в мир иной, покинув деву на сем свете без родни. Мир, ей ведомый, пал — и осталась лишь стылая пустота да боль жгучая, что терзала душу, лишённую утешения. Взяв меч свой единственный, но верный, да котомку с лекарским снаряжением, покинула она деревню отчую, ступив на путь неизведанный. Отныне Уфбан стал ей домом, а бескрайние, всеми ветры гонимые тракты — спутником верным и приютом в странствиях. Приняла она стезю вольной наёмницы, предлагая редкое своё ремесло тем, у кого имелся звонкий грош и нужда. Без платы, в те лихие времена, и дня прожить было нельзя. Чаще всего велено ей было чистить тёмные, сыростью пропахшие подвалы от мерзких паучищ, голодных крыс да прочей подлой нечисти, что вилась в мраке людских обиталищ, сея хворь и страх. Работы те были скучны, без славы и почёта, но давали ей хлеб насущный и кров над головой. А порой доводилось ей и клинок на живое обнажать — на зверя дикого, что дерзал подступать к хижинам, аль на скитальца, рассудком тронутого от холоду и голода. Так и жила: не в чести, но в стойкости. А в промежутках между схватками, между грязью дорог и запахом крови. За её умения ей платили чем могли: едой, кровом над головой, старой, но пригодной одеждой, а порой – лишь простым, искренним человеческим "спасибо". По стечению обстоятельств дева оказалось в большой деревни где и по слухам набирали люд для отправки в новый предел. Недолго мешкая, встретила она нужного ей человека, имя своё в список вписала и вскоре, с первыми, тронулась в земли Заокеанские. |
Последнее редактирование:
