БИОГРАФИЯ
Во времена, когда человечество стояло на пороге создания городов и государств, вампиры, подобно голодному, хищному зверью активно перегрызали глотку за глоткой своих собратьев, дабы отстоять собственное право на подобную сытную кормушку. Вампиры объединялись в стаи по общим признакам, отстаивая интересы друг друга, и клан Цимисх – был одним из первых на Флоресе, кто перерос из эпохи кровавых купелей до почётной аристократии.
Цимисхи – один из самых старых кланов на всём материке, который за всё время своего существования сумел отстоять и удержать огромные земли под своим влиянием. В те дни, когда Совета, как и его догмат, не существовало, Цимисхи могли похвастаться огромной армией, состоящей из самых ужасных созданий, каких только можно повидать на свете: сгорбившиеся человекоподобные куски плоти, на чьей голове гордо красовалась целая вереница свирепых глаз, под которыми с изяществом растворялась громоздкая пасть с острыми, как у волка, зубами, но в несколько рядов. Всё это – лишь краткое описание того, что мог сотворить рядовой соклановец. На деле же причудливость «солдат» и «стражей» зависела лишь от полёта фантазий их скульптора. Не трудно догадаться, что главная страсть Цимисхов заключается в их «чудовищах». Но ни один сородич на свете не посоветует вам так оскорблять шедевры этих вампиров, поскольку тогда вы рискуете стать расходным материалом для работы очередного скульптора. За свою долгую историю, Цимисхи нажили себе немало врагов. Даже в современности их продолжают ненавидеть, уважать и бояться. Около двухсот пятидесяти лет назад, по инициативе князя Хобсбурга – Ксавьера Мерека, а также председателя Совета Князей, была спровоцирована война, целью которой являлся геноцид низших кланов на территории Хобсбурга и его пограничье. В то время Хобсбург страдал от перенасыщения вампирского населения, и князь Ксавьер не возжелал видеть на своих землях чужаков, среди которых были Тремеры – кровные враги клана, а также истинная цель владыки. Он не собирался им прощать жестокие экспериментами над соклановцами, и их наглое присвоение земель. Решение Ксавьера не сыскало поддержки Совета, было принято против воли князей. Немудрено, что действия Ксавьера сочли как оскорбление, а также дискредитацию Совета.
Желание Ксавьера «решить» проблему перенаселения сбылось, но далеко не так, как возжелал тот. Многие кланы Флореса ополчились против Цимисхов, но вместе с тем и охотники с паладинами. Князь-самодур обрёл смерть, как считали многие, а клан – на долгие годы стал пешкой аристократов Вентру, которые извлекали как территориальную выгоду от Цимисхов, так и финансовую. В свою очередь кровные враги Цимисхов обрели желанные земли, расплачиваясь за них перед своими покровителями в лице клана Вентру.
Долгое время клан пожинал плоды решения Ксавьера, но после гибели Габриэля Штрауса клан снова расцвёл во всей красе. Цимисхи обрели независимость от Вентру, и сейчас они свободны, а в их руках по прежнему огромные, но с небольшими поправками, земли. Решится ли Совет напомнить клану об их преступлении? Привлекут ли их к ответу за события давних лет? Однозначно сказать нельзя, но сородичи никогда не забудут того кошмара, что случился два месяца назад. Никто не хочет такого кровопролития и жертв. Но что, если умелые воители сумеют обуздать эту разрушительную войну, и повторят свой завоевательный успех? Об этом покажет лишь время. Ныне же, Цимисхи смело говорят своим врагам и неприятелям в лицо:
«Эта земля пила нашу кровь дольше, чем ты можешь вообразить своим скудным умишком. Это моя родина, и я сохраню ее или умру.»
~ АКТ Вампира ~
Деревня, где родился Якуб, стояла в низине у изгиба реки Каялы. Вода там была мутная, тёмная, и даже в ясные дни отражала небо так, будто кто-то вытер его грязной тряпкой. С севера на неё глядели лысые холмы, а с юга уходила дорога к Кручени — большому городу, о котором крестьяне говорили с недоверием, будто о месте чужом. Но сама деревня была мала: десятки покосившихся изб, амбары, скотный двор и колодец посреди площади, от воды в котором всегда тянуло железом. Родители Якуба не пахали землю, как прочие. Они зарабатывали другим — высекали фигуры. Не плотники, не кузнецы, а люди странного дела, непонятного для соседей. Отец, Богдан, был широкоплеч, с тяжёлыми руками, которые вечно пахли сыростью и известью. Мать, Елена, — строгая, сосредоточенная женщина. Она могла целыми днями работать над заготовкой, высекая лица святых или зверей. Они жили чуть в стороне от остальных. В их дворе стояли не телеги и сохи, а недоделанные статуи — без глаз, без рта, с обрубленными руками. Деревенские обходили их дом стороной. Казалось, будто туда случайно занесли кусок города и он так и прирос к земле. В тот день, когда родился Якуб, в доме было тихо. Елена не кричала, не стонала. Женщины, помогавшие ей, потом говорили, что ребёнок вышел молча, не издав ни звука, и только заплакал, когда Богдан взял его на руки. Детство Якуба прошло среди обломков. Вместо игрушек у него были куски породы — серые, белые, порой с прожилками. Он трогал их пальцами, проводил ногтем по шершавым местам и слушал, как звенит зубило, когда мать работает. От этого звука он засыпал. Время шло, и мальчик всё чаще пытался подражать родителям. Маленькими руками держал тупое зубило, оставляя на мягком камне неглубокие следы. Ему нравилось, когда под пальцами крошился край. Вечерами он садился во дворе рядом с полуготовыми фигурами и придумывал им истории — будто они когда-то были живыми, а потом застыли навеки. С трёх лет Богдан стал брать его в лес. Искали подходящие валуны. Якуб тащил тонкую палку, которой отец помечал камни. Грязь липла к сапогам, ветви били по лицу, но мальчик не ныл. Дома мать учила его различать породы.
— Что это?
— Мягкий.
— Известняк. Из него делают кресты.
— А этот?
— Твёрдый.
— Гранит. Для гробниц.
Иногда показывала белый камень из Кручени, и мальчик говорил:
— Холодный, как вода на речице.
Так прошли его первые годы: в пыли, звоне и тишине. Он рос в мире, где всё казалось временным — дома, лица, слова. Только то, с чем он работал, было настоящим. К шести годам он уже помогал родителям всерьёз. В руках появилась сила, плечи окрепли. Кожа на ладонях грубела, и даже во сне он будто чувствовал под пальцами шероховатость. Мир вокруг почти не менялся: те же избы, тот же колодец, те же проезжие на дороге к Кручени. Отец был строг и не терпел слабости. Мать — мягче, но жалости в ней тоже было мало. Якуб привык держать всё в себе. Вечерами он снова садился у двора, среди заготовок, и молча смотрел на них — единственные, кто не отворачивался. Он садился на корточки возле недоделанных фигур и тихо разговаривал с ними, как с живыми. Мог часами рассказывать каменному лицу о том, что видел в деревне, что слышал от матери, что подслушал у соседей. Иногда, к вечеру, когда солнце садилось за холмы, ему начинало казаться, будто в этих безликих фигурах что-то шевелится. Тень ложилась в глазницы, губы чуть меняли форму. Он никогда об этом не говорил. Просто знал — не поймут. К работе его приучили рано. Сначала — вода, инструменты, пыль. Потом отец стал доверять шлифовку. Якуб брал кусок мягкого камня, тёр до тех пор, пока пальцы не трескались и не шли кровью. Мать показывала, как выбивать орнаменты — линии, круги, узоры. Он часто ошибался, резец срывался. Отец ругался, мог и стукнуть. Но мальчик всё равно возвращался к работе. В каждой ошибке он видел вызов. Иногда приезжали гонцы из Кручени. Привозили заказы — иконы, надгробья, фигурки для двора. В доме становилось шумно, потом снова стихало. Зимой он заболел. Горло горело, дыхание сбивалось. Мать поила травами, клала на лоб холодные тряпки. В бреду ему снилось, что фигуры ходят вокруг кровати и шепчут. Слов не понимал, но чувствовал дыхание. Когда лихорадка прошла, ни слова никому не сказал. К двенадцати он уже держал инструмент как взрослый. Мать радовалась, отец — нет. Чем старше становился, тем чаще пропадал во дворе. Когда высекал лица, ему чудилось, что он кого-то узнаёт — соседа, торговца, мать. Никому не признавался, но внутри знал: в камне живёт нечто своё. Он вырос быстро. Худой, вытянутый, с узкими плечами, но руки налились силой. Кожа загрубела, пальцы потеряли мягкость. В глазах появилась пустота, не детская, тяжёлая. Другие бегали, смеялись, орали у реки. Он стоял в стороне. Жизнь его делилась просто — работа и сон. Утром помогал отцу, днём — матери. Она учила давать лицам мягкость, но у него не выходило. Под его рукой фигуры становились жёсткими, мрачными.
— Сделай линии мягче, добавь хоть лёгкую улыбку.
Но рука шла по-своему, будто кто-то вёл её изнутри. Так и выходили суровые лица, в которых не было тепла. Отец, наоборот, хмуро одобрял. Говорил, что в этих лицах есть сила. Потом стал доверять ему больше — кресты, буквы, целые плиты.
Когда староста заказал плиту для умершей жены, отец сказал.
— Сделаешь орнамент и крест. Посмотрим, что ты умеешь.
Якуб работал неделями. Молоточек звенел по ночам, и весь двор отзывался гулом. Когда плита была готова, люди собрались посмотреть. Линии вышли строгими, глубокими — будто в них сидела угроза. Ночами он не спал. Снились те же лица — оживали, смотрели пустыми глазами. Иногда шептали, иногда кричали, но без звука. Он просыпался в поту, молчал. Так кончилось его детство — тихо, без крика. Всё, что в нём было детского, уходило. Он становился тяжёлым, молчаливым, чужим, как тот материал, с которым жил. К тринадцати годам Якуб стал выше. Руки, привыкшие к работе, справлялись с тяжёлым камнем. Он был замкнутый, наблюдательный. Мог долго сидеть с резцом, вырезая линии, ловя в них движение, жизнь. Каждая работа была отражением того, что он видел — и того, чего не мог сказать. Но эта гармония была нарушена, когда заболела мать. Болезнь, известная в здешних местах как Хакмаррская язва, развивалась стремительно. Её кожа покрывалась пятнами, воспаления росли, и вскоре боль стала невыносимой. В деревне не было врачей, знание о лекарях и травах было скудным. Лишь старики знали что-то о народных средствах: отвары, примочки, компрессы из трав. Средств было мало, а сами травы иногда трудно было достатьЯкуб ухаживал за матерью так, как мог. Он носил воду, готовил отвары, прижигал и смазывал, делал примочки и обереги, наблюдал за её состоянием, считал пульс, следил за дыханием, делал всё возможное, чтобы облегчить боль. Иногда он сидел возле неё часами, вырезая маленькие фигурки, чтобы отвлечься и сосредоточить ум, стараясь сохранить спокойствие. Он видел, как болезнь разрушает тело человека, и это оставляло след в его душе. Временами Якуб чувствовал себя бессильным. Средства, которые он мог найти, часто оказывались бесполезны. Но отец, сам не лишённый опыта, давал тихие наставления: «Терпение, сынок. Делай всё, что можешь. Иногда это единственное, что остаётся». И Якуб продолжал: резал древесину, , делал маленькие фигурки, чтобы держать руки занятыми, сердце — сосредоточенным, ум — острым. работать. Каждая новая фигура выходила точнее, изящнее. Руки твердели, движения становились уверенными. Люди из соседних деревень всё чаще приходили — за фигурками, за украшениями для домов и церквей. Репутация росла, но дальше ближайших посёлков не уходила. Иногда к нему заглядывали старики — молча стояли у двери, потом что-то советовали. Он слушал, не спорил, проверял всё сам. В его руках дерево будто уступало — открывало линии и формы, которые он уже видел в голове. С каждой новой работой он чувствовал рост, но и ответственность росла вместе с ним. Люди ждали совершенства, и он старался не подвести. Болезнь матери висела над домом, тяжёлая и тихая. Но она научила его терпению. Забота о ней стала частью ремесла, точность, внимание, спокойствие. Всё то, что нужно и в резьбе, и в уходе. К восемнадцати он уже мог вырезать сложные композиции — рельефы для домов, орнаменты для храмов, фигурки с живыми лицами.
Его работы удивляли гармонией, в них чувствовалось дыхание. Мать слабела, но он не отступал. Работа спасала. Когда руки двигались сами, появлялось странное спокойствие, будто жизнь хоть немного подчинялась его воле. К двадцати он стал настоящим мастером. Руки точные, глаза внимательные. Люди приходили к нему не только за фигурками, но и за советом — умел видеть скрытое в дереве. Молчаливый, спокойный, будто всё время слушал, а не говорил. После смерти матери в доме поселилась тишина. Отец стал ещё мрачнее, уходил в дела, лишь иногда бросал на сына долгий взгляд. Якуб почти не говорил. Руки работали, вырезая охотников, зверей, сцены из жизни, — всё, что напоминало о живом. Болезнь, что забрала мать, оставила внутри пустоту и холод. Слухи о его таланте разошлись далеко. Люди приходили издалека, заказывали, удивлялись. На ярмарках его работы продавали быстро. Сам он оставался в тени, весь в резьбе. Каждая новая фигура становилась всё сложнее, и в них чувствовалось что-то особенное — не просто мастерство. Эти слухи и привели к нему одного человека. Обычный на вид. Никто не знал, что он высший вампир. Услышав о мастере, он заинтересовался. Однажды появился у двери, представившись коллекционером. Говорил спокойно.
— Ваш сын делает необычные вещи. Хотел бы увидеть поближе. Может, устроим аукцион, покажем их людям. Я смогу предоставить возможность.
Отец, ничего не подозревая, согласился. Показал лучшие работы. Якуб стоял в стороне, наблюдал, как чужой взгляд скользит по фигурам. В груди — тревога и странное любопытство. Он не знал, почему этот человек его пугает, но руки продолжали резать, придавая дереву всё больше жизни. На ярмарке работы Якуба вызвали восхищение. стояли на подиуме, и казалось, что они вот-вот оживут. Люди шептались, обсуждали талант мальчика, купцы торопились сделать свои ставки. Высший вампир наблюдал из тени, внимательно изучая реакции всех присутствующих и самого Якуба. Ярамарка в Каяле была событием, которого ждали многие жители Хакмарри с разных уголков княжества. Вдоль главных улиц города ставили шатры и лавки, запахи свежей выпечки, копчёного мяса, трав и специй смешивались, создавая густое ароматное облако, которое окутывало каждый квартал. Городские площади были залиты солнечным светом, и все тротуары забиты людьми: купцами, ремесленниками, крестьянами с ближайших деревень, представителями княжеской администрации и редкими путешественниками из Флоровенделя. На главной площади, где торговали самыми ценными товарами, установили высокий подиум с широкими ступенями, на котором должны были размещаться работы Якуба. Фигуры стояли на столах, а ря— деревянные подставки для самых больших изделий. Каждая а, от маленькой фигурки животного до величественной композиции охотников на кабанов, была покрыта тонким слоем воска, чтобы подчеркнуть линии и формы, а при первом луче солнца они словно оживали. Люди медленно подходили, присаживались на скамьи, шептались друг с другом, обсуждая детали. Одни пытались угадать, как была сделана каждая линия, другие — кто мог обладать таким мастерством в их краях. Слухи о юном резчике уже облетели почти все деревни вокруг Каяла, и многие пришли именно ради того, чтобы увидеть его работы собственными глазами. В стороне стоял высший вампир, облачённый в простую темную одежду, его взгляд скрыт под широкими бровями и лёгким нависанием капюшона. Никто не обращал на него особого внимания — он выглядел как ещё один любопытный посетитель, проверяющий товары перед покупкой. Но каждый его взгляд был внимательным, тщательно изучал форму, пропорции, мелкие детали фигур. Когда пришло время аукциона, городская площадь наполнилась суетой. На деревянных лестницах подиума расставили таблички с номерами, а рястояли помощники, которые держали таблички с ценами и при необходимости корректировали ставки. Каждый предмет тщательно осматривался, и ведущий, громко объявляя имя резчика и название фигуры, рассказывал о её особенностях, о сюжете композиции, о технике резьбы. Люди слушали с напряжением: этот аукцион был не просто возможностью приобрести красивую вещь, а шансом заполучить редкий шедевр, который могли сделать только такие мастера, как Якуб. Отношения между участниками аукциона были сложными и тонкими. Купцы из соседних земель пытались перехитрить друг друга, перебивая ставки, обсуждая цену шёпотом, пытаясь определить, кто может позволить себе эту у. Периодически срабатывал звон колокола — сигнал того, что торги по конкретной фигуре закончены, и победитель должен подойти к подиуму, чтобы оплатить и забрать заказ. Якуб, находясь в стороне, наблюдал за всем этим в тишине. Он уже давно научился не вмешиваться, позволяя людям рассматривать его работы и выбирать самостоятельно. Его внимание сосредоточено на каждой детали: как тень падает на деревянную поверхность, как блестит полировка на глазах животных или лицах охотников, как ветер лёгкой волной проходит между шатрами и шелестит тканями. Он чувствовал, что каждая фигура оживает в момент, когда её оценивают и трогают руками. Высший вампир подошёл ближе в самый разгар аукциона, когда началась торопливая борьба за фигуру, изображавшую сцену охоты с несколькими фигурами животных и охотников. Он присел рядом, внимательно наблюдая за реакцией покупателей и, одновременно, за самим Якубом. Его лицо оставалось непроницаемым, но глаза слегка прищурились — он видел то, что никто другой не замечал. Ему было важно определить, есть ли в юном мастере потенциал для наследника его крови, кто сможет выдержать не только мастерство, но и внутреннюю силу, скрытую в каждвижении резца. Тем временем работники ярмарки перемещали фигуры, готовили их для следующей серии аукционов. Малые изделия, такие как фигурки животных или миниатюрные охотничьи сцены, пользовались огромной популярностью у купцов и состоятельных горожан. Средние фигуры — портреты местных жителей, воины, сцены из деревенской жизни — становились объектом оживлённых споров: кто заплатит больше, кто сможет получить редкое произведение, кто хочет подчеркнуть свой статус владением работы знаменитого мастера. Звуки ярмарки — гул толпы, торговые выкрики, звон колокольчиков, тихие переговоры — переплетались с ароматами еды, дыма от костров и запахом свежего дерева. Всё это создавалось в единую мозаику, в которой каждая фигура Якуба становилась центром внимания, притягивая людей к себе. Его работы казались живыми: кто-то замечал, как глаза вырезанных фигур будто следят за ними, как движения охотников на сцене кажутся остановленными на мгновение перед прыжком. Аукцион длился несколько часов. Каждая крупная фигура была выставлена одна за другой. Ставки росли, иногда до невероятных высот, и каждый раз, когда одна из фигур находила нового хозяина, толпа издавала тихий шум одобрения. Якуб наблюдал за всем этим со стороны, чувствуя странное смешение гордости и тревоги. Он понимал, что его работы ценят, что они приносят радость и удивление, но он ещё не мог понять, почему один человек, обычный на вид, остаётся в стороне и изучает его так тщательно, как будто ищет что-то большее, чем просто мастерство. В перерывах между торгами, когда люди перекусывали или уходили обсудить ставки, высший вампир подходил к подиуму ближе, аккуратно касаясь фигур, проверяя линии, глубину резьбы, баланс и пропорции. Он тихо задавал вопросы Якубу: о том, как он выбирает , как подбирает формы, какие инструменты использует. Юный мастер отвечал честно, не подозревая, что его вопросы были не просто интересом к ремеслу, а тщательной проверкой: готов ли он к тому, что может изменить всю его жизнь. Аукцион завершился поздним вечером, когда последние фигуры нашли своих владельцев, а толпа постепенно начала расходиться. Столы и подиум убрали, шатры сложили, и площадь вновь стала пустой, за исключением некоторых торговцев и прохожих. Высший вампир исчез так же тихо, как и появился, оставив после себя лишь ощущение наблюдения, которое преследовало Якуба ещё долго после того, как ярмарка закончилась. Войцех, наблюдавший за ним ещё с аукциона, решил подойти ближе. Он знал, что талант Якуба не просто уникален — он может быть полезен в домене, может создавать фигуры и резьбу, которые будут хранить не только художественную ценность, но и тайный смысл, отражающий характер и наследие семьи, возможно, даже скрытые символы, которые могли пригодиться в будущем. Он понимал, что таких, как Якуб, единицы, и что выбор наследника крови — не случайность, а стратегия. Войцех пришёл в Якуба тихо, не привлекая внимания. Старый отец юноши уже был прикован к кровати, его силы иссякли, дыхание было прерывистым, и каждый его взгляд к сыну был полон горечи и тихой тревоги. Войцех, словно старый знакомый, сел рядом, поговорил о делах и о ярмарке, о том, как его талант оценили и как он уже изменил представление о деревенских мастерах. Он следил за ним долго. Не с первого дня — сначала просто отметил его в толпе ремесленников, как отмечают камень правильной формы, но пока не знают, стоит ли брать в работу. Якуб не знал, что за ним наблюдают. Он жил как жил: скромно, упорно, без громких слов. Но Войцеху было мало внешнего спокойствия. Ему нужно было проверить — не треснет ли этот человек, если ударить сильнее. Пан Войцех не мог превратить Якуба просто так, испытания. Первое было трудом — самым простым и самым правдивым. Через подставного заказчика он поручил Якубу вырезать надгробный барельеф для умершего советника: сложный, многослойный, требующий точности в каждой линии. Срок — одна ночь. Никаких помощников. Войцех знал, что нормальный человек либо бросит работу, либо изуродует камень усталой рукой. Но к рассвету, когда он пришёл взглянуть, в полутьме мастерской стояла почти живая фигура: лицо покойного, с лёгкой печалью, будто тот понимал собственную смерть. Якуб сидел рядом, вытирая руки тряпкой, бледный, но спокойный, без гордости и без жалоб. Вторым стало испытание соблазном. На этот раз в дело вступила женщина — вдова одного торговца, богатая, надменная, с привычкой получать желаемое. Ей велели «случайно» встретить мастера и предложить заказ: статую, изображающую её саму, “величественную и чистую”. Она сулила ему золото, жильё, даже мастерскую в собственном дворе. Он согласился, но когда работа была готова, не принёс её ей. Вместо этого продал статую на рынке дешево, без подписи, словно стёр с неё имя и смысл. Когда вдова прислала слугу с вопросом, что это значит, он сказал лишь:
— Красота не принадлежит тому, кто её заказал.
То было дерзко, но без гордости — как будто он действительно не видел в этом поступке ничего странного. Войцех отметил: не жаден, не зависим от похвалы. Слишком ровный, чтобы им легко было управлять страхом или жаждой признания. Затем пришло испытание гневом. В мастерскую к нему наняли двух подмастерьев — молодых, шумных, ленивых. Их обучили одной задаче: раздражать. Они портили инструмент, путали заготовки, уронили даже почти готовую фигуру святого, разбив её на каменные клочья. Якуб не закричал. Он не выгнал их, не ударил. Он просто заставил их остаться до рассвета и смотреть, как он чинит то, что они испортили, медленно, без слов.
— Если ломаете, — сказал он тихо, — оставайтесь и смотрите, как исправляют.
Слуга, передавший слова Войцеху, сказал потом: “Говорил спокойно, как будто учил”. И последнее — испытание бедностью. Оно длилось дольше остальных. Через своих людей Войцех перекрыл Якубу все заказы. Пошёл слух, будто над ним тяготеет дурное знамение: мол, все, кто держал у него надгробия, умирали в том же году. Работы не было почти два месяца. Тогда стало ясно, чего стоит человек, когда у него остаётся только голод. Якуб не просил милостыни, не искал протекции. Подрабатывал у старых мастеров, чинил игрушки, скоблил доски в храмах, помогал вдовам за кусок хлеба. Продал свою лучшую скульптуру — резное Распятие, над которым трудился целый год. Но не опустился, не ожесточился, и каждое утро всё так же приходил в свою мастерскую, даже когда не было что резать. Когда эти месяцы закончились, Войцех понял: этот человек — не порода, а материал. Его не нужно ломать: он принимает любую форму, если надавить достаточно долго. В нём не было гордости, зато было то, что Войцех ценил выше всего — терпение. Он спокойно, без спешки, объяснил, что есть возможность сделать шаг, который изменит жизнь Якуба навсегда, что ему предстоит испытание и новый путь, и что эта сила нужна для того, чтобы его дар стал не просто ремеслом, а могуществом, которое нельзя ограничить человеческими рамками. Якуб слушал молча. Сердце его колотилось, но в груди возникло странное ощущение уверенности — словно он всегда ждал этого момента, даже не осознавая. Он видел перед собой спокойные глаза Войцеха, и понимал, что тот выбирает не случайного человека, а именно его, и что шансы для другого могли быть огромными, но именно он был выбран. Войцех аккуратно приблизился, и в комнате повисла тишина. Он наклонился, не спрашивая, а действуя, и Якуб почувствовал резкий холод, пронзивший всё тело, а затем острую, жгучую боль, когда клыки Войцеха вошли в шею. Войцех обратил Якуба не из выгоды и не по расчёту. Среди всех смертных он увидел в нём не силу, не ум и не власть, а отражение собственной природы — изломанной, холодной, но творящей. Скульптор, что высекал жизнь из мёртвого камня, уже бессознательно повторял божественное преступление вампира: создание живого из мёртвого. Войцех не нуждался в ученике, он искал в мире хоть одно существо, которое поймёт его без слов — того, кто также господствовал над формой, но не понимал, зачем. “Ты не знаешь, что творишь, — сказал он тогда, — но в тебе живёт то же, что и во мне. Пустота, жаждущая формы.” Жизнь покидала его тело, и в его вены вливалась чуждая, но невероятно мощная сила. Тело Якуба стало дрожать и корчиться в мучительной трансформации, каждая клетка ломалась и собиралась заново, от кожи до костей, от мышц до нервов. Первые часы были невыносимы. Боль смешивалась с ощущением силы, голод начинал раздирать изнутри, заставляя сердце сжиматься и кровь бежать быстрее, чем когда-либо. Он чувствовал, как его руки, когда-то умевшие оживлять и , теперь чувствовали жизнь всего вокруг с пугающей остротой. Каждый звук, каждый шорох, каждая вибрация — всё становилось острее, мощнее, ближе к телу и разуму. Войцех стоял в тени, наблюдая, как Якуб проходит через это пробуждение. Он не вмешивался, позволяя юноше испытать всё самому — муки, страх, ощущение собственной смерти и перерождения. Так продолжалось до рассвета, пока тело Якуба не стало холодным и бледным, кожа — прозрачной, а внутренности словно подчинялись новой энергии. Глаза юноши открылись, и мир предстал в новом свете: каждый звук, каждый оттенок, каждая деталь оказывались отчётливо осязаемыми. Якуб сидел в углу, спина прижалась к холодному камню, руки вцепились в собственные волосы — и он не понимал, что с ним происходит. Крики рвались из груди, рикошетили от сводов и глухо тонули; никого не было рядом, никто не пришёл. Пальцы царапали до боли, ногти ломались, по щекам текли горячие алые слёзы, оставляя полосы красного на пыльной коже. Он бился о стену, пытался выбить из себя жгучую жажду, но она оседала в мозгу, разрастаясь изнутри. Его силы иссякали — он падал, снова поднимался, снова бросался к двери, молотя кулаками по холодному металлу, но дверь не поддавалась, за ней — тишина и пустота. Или, точнее, пустоты уже не было: она заполнилась рёвающей потребностью, которой нельзя было совладать. В какой-то момент его человеческая воля лопнула — зверь внутри взял верх. Он поднялся с нечеловеческой грацией и метнулся по комнате, словно растворяясь в движении. Раздался тяжёлый звук — что-то сломалось. В следующее мгновение он оказался у постели отца. Отец, ещё тёплый от недавнего дыхания, не успел понять, что происходит. Якуб рухнул на него, руки сжали тело, губы нашли то, что раньше было знакомым и родным. Всё происходящее было неразборчивым — смесь отчаяния, ужаса и неведомого удовольствия, что охватило тело. Кровь — тёплая, густая — покрыла подбородок, дала вкус, что поразил всё существо до самой сути. Этот вкус был чуждым и одновременно притягательным, и в нём произошло то, что сломало последнюю грань между человеком и зверем. Он издал звук — не плач и не смех, а нечто новое, древнее; в нём было и наслаждение, и ужас. Осознание содеянного ударило по нему, как молот. Паника взорвалась в голове — он отпрянул, озираясь, и увидел то, что сотворил. В комнату в тот миг вошёл тот, кто наблюдал — Войцех. Его шаги были уверенными, ровными, без спешки. Войцех смотрел на Якуба без гнева и без отвращения, лицо его оставалось ровным; в голосе — тишина, полная власти и понимания. Он положил руки на плечи Якуба и заговорил тихо, мягко, но с неотвратимой силой, словно шептал новые законы существования прямо в его сознание. Слова скользили по разуму, уплотнялись там, где ещё недавно царила паника. Якуб был неподвижен; все границы, которые он знал, рассыпались, но в присутствии Войцеха хаос внутри вдруг утих. В тот момент, когда всё ещё дрожало и горело внутри, крохотная ниточка порядка, проведённая словами и прикосновением, дала возможность услышать — услышать то, что шептал наставник, открывая новый мир. С той ночи началось другое: ночи, наполненные тихими уроками и бессердечной дисциплиной. Не жизнь, которую он знал прежде, раскрывала в нём инстинкты — это делал дар, что влился в его кровь. Под наставлением Войцеха он учился управлять новыми ощущениями, учился делать из жажды инструмент и превращать разрушение в форму. Он видел, как под руководством наставника мир вокруг меняется: хижины, что когда-то служили людям, становились местами испытаний; пути людей и их судьбы переплетались с его искусством. Со временем он наблюдал, как те, кого раньше можно было назвать крестьянами, теряли прежнюю форму и становились частью иных замыслов — они таяли под прикосновением новой действительности, оставляя после себя только тени былого. И тогда Якуб впервые увидел зал, где собраны были творения Войцеха — формы, созданные не только для красоты, но и для того, чтобы держать на себе следы чужой жизни и чужой боли. Среди этих работ он узнал силу своего дара — видеть, исправлять, преображать. Он провёл рукой по знакомому профилю, выравнивая линии, делая их спокойней; в этом жесте было и искусство, и дисциплина, и понимание новой роли, которую он должен был принять. Теперь каждую ночь сир Войцех проводил со своим птенцом, Якубом. Не жизнь раскрывала в молоупыре глубинные, первобытные инстинкты, а с витэ Войцеха в его жилах передавались новые силы — [Дикость] и [Доминирование]. Много десятилетий назад Войцех ещё не обладал властью, какую имеет ныне. В один из годов смуты в Хакмарри его домен ослаб — союзники предали, часть вассалов пала под ударами охотников. Тогда к нему явился сородич из клана Ласомбра, старый дипломат и манипулятор, пожелавший укрепить своё влияние в этих землях. Он предложил Войцеху помощь: обучить его искусству подчинения воли — Доминированию, дисциплине, способной не мечом, а словом склонять к повиновению.
Взамен он требовал не золота и не крови — лишь доступ к портам Хакмарри и возможность скрыто направлять торговые пути под властью своего клана. Войцех, понимая, что иначе потеряет всё, согласился. Так, на протяжении долгих месяцев он терпел обучение — мучительное, как и всё, чему учат Ласомбры. Из этих уроков он вынес не только знание, но и привычку наблюдать, говорить мало, но так, чтобы слова ложились в душу, будто приказ. Теперь, спустя десятки лет, он передаёт это умение своему потомку крови — Якубу. Не как оружие, а как инструмент власти, чтобы тот мог управлять другими без насилия, лишь силой слова и воли. Его тело и разум теперь не принадлежали законам природы, их можно было искажать, растягивать, преобразовывать в нечто большее, чем простая смертная оболочка. Под руководством Войцеха они исследовали окрестности деревень и лесов, проверяли охотничьи угодья, наблюдали за людьми, и раз в несколько месяцев появлялись в тёмных уголках трактов и поселений, где Якуб учился управлять жизнями и страхом смертных. Их действия были как тест, как обучение искусству контроля — каждое движение, каждая жертва, каждое воздействие на тело и разум служили уроком. Но это была лишь часть практики. Войцех тщательно отбирал тех, кто мог бы стать объектом опыта или материалом для будущих задач — и Якуб наблюдал, как наставник методично препарировал возможности, изучая пределы тел и сознаний, формируя понимание того, как сущность может подчиняться воле. Когда они возвращались в дом, Войцех показывал Якубу залы, где хранились его работы, его «коллекция». Здесь были из материалов, собранных в лесах, городских окраинах и старых хижинах. Конструкции из ветвей, глины, старой кожи и других органических веществ создавали жуткие формы, но в них была логика, гармония и структура. Якуб учился понимать, как сила и контроль превращают хаос в форму, как можно управлять даже тем, что кажется непокорным. С каждой ночью Якуб погружался всё глубже в это обучение. Он чувствовал в себе растущую власть, изучал пределы [Дикость] и [Доминирования]. Его тело и разум наполнялись дисциплиной Войцеха, его движения становились точными, контролируемыми, грациозными. Он уже не просто был учеником — он становился инструментом, орудие силы, способное воздействовать на мир, на людей, на существа, что не понимали его природу. С каждым новым днём Якуб совершенствовал свои навыки. Он создавал формы, которые излучали власть, даже если их происхождение оставалось скрытым для простых смертных. Он понимал, что настоящая сила не в разрушении, а в контроле, в возможности влиять, направлять, изменять сущность того, что подчинено ему. Войцех наблюдал за его успехами с тихой гордостью — ученика, который мог стать достойным наследником силы, если бы пришло время передать контроль. Эти ночи становились ритуалом, формой воспитания. Якуб учился чувствовать и управлять потоком жизненной энергии, ощущать слабости и силу в живых существах, понимать, как власть проявляется через страх, через повиновение, через мгновение принятия неизбежного. Каждое задание, каждая проверка служила не только тренировкой, но и уроком, показывая, что сила не в жестокости как таковой, а в способности использовать её правильно, видеть, что подчинено тебе и что можно направлять. Со временем Якуб начал осознавать — его дар, умение создавать, видеть форму и наполнять её смыслом, может быть полезен Войцеху и его домену. Каждое движение рук, каждая выточенная фигура, каждая композиция стала не просто искусством, а инструментом контроля. Войцех замечал это, и его наблюдение больше не было случайным — оно стало началом долгого пути, где Якуб и его способности могли определить многое в будущем. Якуб проводил ночи, учась, исследуя, контролиру Но несмотря на преданность делу, внутри него всё сильнее нарастало желание перемен в своей не жизни. Он хотел общения, новых впечатлений, новых лиц. Ведь кроме Сира Войцеха и остальных сиров, обитавших в особняке его семьи, он никого не знал. Якуб, лишённый привычных развлечений, начал искать что-то новое — особняк стал для него темницей, холодной и пустой. Тогда Сир Войцех исполнил его желание и впервые отвёл его в Элизиум, место, где пересекались дороги всех сородичей домена. Сначала Якуб приходил туда из любопытства, не задерживаясь надолго. Но со временем Элизиум затянул его, обволакивая своей атмосферой интриг, власти и скрытой опасности. Якуб тонко вплетался в социальную паутину домена, находил полезные знакомства, изучал своих сородичей, их повадки, их слабости. Чтобы разбавить свой досуг и стать полезным для домена, Якуб начал принимать поручения от князя и различных влиятельных фигур, кому было необходимо, чтобы правда исчезала так же быстро, как и тела её носившие. Его работа была незаметна, но бесценна: он превращал хаос в порядок, подчищая за теми, кто не смог сдержать зверя в себе или оказался жертвой очередного витка вампирских интриг. Лучше всего ему удавалось избавляться не просто от улик, а от самой возможности подозрений. Он не просто уничтожал следы, он выстраивал истории, в которых убийства либо не существовало вовсе, либо имело совсем иную природу. Никто не мог сказать с уверенностью, что в этом месте когда-то проливалась кровь, а если и мог — вскоре забывал об этом навсегда. Чаще всего его работа не сводилась к простому сокрытию тел. Куда важнее было стереть связь между произошедшим и сородичами, Цимисхами, доменом Хакмарри или Советом Князей. Всё зависело от обстоятельств, но неизменно одно: после его работы правда навсегда оставалась погребённой. Со временем имя Якуба стало всё чаще всплывать в разговорах сородичей, будь то в тёмных уголках Элизиума или за закрытыми дверями собраний. Он не стремился к признанию, но его работа оказалась слишком полезной, чтобы её не замечали. Якуб состоял при Сире Войцехе, который с самого становления наблюдал за ним, направлял и обучал, превращая не просто в ученика, а в инструмент домена, способный действовать решительно и точно. Под его наставничеством Якуб получил право следить за незаконно обращёнными птенцами и слабокровками, определять их судьбу, решать, кто может остаться, а кто должен исчезнуть без следа. В одну из самых обычных ночей Якуба отправили к Совету Князей Флореса вместе с другими неонатами в связи с непредвиденными обстоятельствами. Их прибытие стало символом доверия и укрепления политических связей между Хакмарри и Советом. Его таланты быстро нашли применение в новых условиях. Совет поручал задания разной сложности: от дипломатических миссий до устранения мятежей и жалких попыток переворотов. Пока Якуб вместе с другими сородичами перемещался с одного конца материка на другой, в Хакмарри происходили значительные перемены. Домен вышел из состава Совета, разорвав прежние обязательства и пересмотрев свои позиции. Однако до Якуба эта весть дошла слишком поздно. Связь с Сиром Войцехом давно оборвалась, а семья некогда казавшаяся прочной опорой, теперь осталась лишь воспоминанием. Без покровителей и старых связей он продолжал служить Совету, который не спешил отпускать исполнителя их приказов. Поручение сменяло поручение, у него не было времени на сомнения или размышления. Всё, что оставалось — следовать приказам и двигаться вперёд, не оглядываясь. Спустя десятилетия службы, наполненной бесконечными поручениями, Якуб наконец остался один. Приказы перестали поступать, и гнетущая тень Совета рассеялась. Свобода, которой он так давно не ощущал, теперь была в его руках. Не желая оставаться в ожидании неизвестного, он направился в Хакмарри, место, которое когда-то называл домом. Особняк встретил его гнетущим зрелищем: стены, некогда величественные, теперь покрылись трещинами, окна зияли черными провалами. Но внутри всё ещё теплилась жизнь, пусть и извращённая: в темных оконных проёмах дрожали отблески факелов, а изнутри доносились приглушённые звуки. Сначала Якуба это лишь забавляло. Его извращённый разум воспринимал этот кошмар как странную, абсурдную игру. Он неторопливо прошёлся по всему особняку, изучая каждый уголок, каждый зал, заполненный грязью и разложением. Но интерес сменился жаждой узнать истину. Он схватил нескольких наиболее буйных обитателей этого притона, тех, кто ещё мог говорить, кто не утратил язык в приступах безумного голода или не погрузился в бесконечную агонию. Они кричали, царапались, визжали, но Якуб лишь усмехался, увлекая их вглубь разрушенного дома, туда, где их крики никто не услышит. Там он начал свою работу — медленно, методично, с безразличной жестокостью. Он играл с их телами, словно с глиной, испытывая на них то, что когда-то изучал под руководством Сира Войцеха. Когда последний из них упал, Якуб огляделся, ощущая странное спокойствие. Теперь это место стало настоящей могилой. Он разбросал по залу факелы, наблюдая, как пламя сначала жадно облизывает трупы, затем с аппетитом пожирает сам особняк. Якуб ушёл, не оборачиваясь. Вскоре он получил приказ явиться к главе Совета Князей Флореса. Его миссия была проста в формулировке, но чудовищно сложна в исполнении: отправиться в Заокеанье — неведомый, новый материк, дикий и ещё не охваченный влиянием Совета. Ему нужно было колонизировать земли, взять власть в свои руки и устранить того, кто там правит. Дипломатия или война — неважно. Главное, выполнить приказ любыми средствами. Это было завуалированным способом избавиться от него: десятки лет службы, выполненные поручения, мастерство в хитрости и силе — всё это привело к тому, что он стал ненужным. Якуб не задавал ни одного вопроса, не проявил ни капли сомнения. Он просто принял приказ, как принимал все предыдущие, и отправился в путь по первой же возможности.
ООС
Якуб проявляет редкую комбинацию качеств, которую вампир ищет: наблюдательность, способность быстро учиться, холодный расчёт и умение действовать без эмоций, когда это нужно. Другие кандидаты могли быть сильнее физически, харизматичнее или хитрее, но именно у Якоба был потенциал подчиняться, адаптироваться и выживать в любой ситуации, что важно для долгой жизни вампира. Высший вампир выбирает Якоба, потому что он проявляет нестандартный склад ума, редкие таланты и потенциал к изобретательству или стратегическому мышлению, что типично для сородичей Цимисхах. При этом Якуб сочетает в себе верность, уважение к старшим и преданность своим принципам, что делает его идеальным кандидатом: он не просто умён и талантлив, он ещё и надёжен и послушен, готов к обучению и службе. То есть это не случайный выбор — это сочетание уникального ума и идеальных моральных качеств, что и делает Якуба особенным среди других.
INFORMATION
Имена, прозвища: Якуб
Раса персонажа: Человек.
Внешний возраст: Выглядит на двадцать с небольшим лет, хотя его черты сохраняют странную безвременность.
Возраст в ночи: 93 года.
Характер: Величественно сдержанный, будто созданный из тишины. Якуб крайне уравновешен, редко позволяет себе лишние слова или жесты. Его спокойствие — не проявление мягкости, а следствие внутренней дисциплины и опыта. Он наблюдает, слушает, делает выводы — лишь потом говорит. Эмоции для него — инструмент, не больше. Может изобразить улыбку, проявить участие или лёгкую вежливость, если того требует ситуация, но под этой маской — холод, сухая рассудочность и готовность действовать без промедления.
Таланты, сильные стороны: Исключительно точен и методичен в работе. Его разум — как скальпель, которым он расчленяет любую ситуацию, отделяя суть от лишнего. Обладает даром резчика, перешедшим из смертной жизни: изумительно чувствует материал, будь то дерево, кость или человеческое тело. Его руки могут творить, но и разрушать с той же точностью. Способен скрываться, маскировать действия, подчищать последствия — исчезает из памяти и глаз окружающих так же легко, как следы крови под дождём. Его сила в расчёте, терпении и умении ждать момента.
Слабости, проблемы, уязвимости: Уязвим ко всему, что свойственно вампирам его линии: солнечный свет, серебро, огонь. Чрезмерная концентрация на контроле иногда делает его слишком медлительным — в стремлении всё предусмотреть, он способен упустить шанс. Память о прошлом, особенно о днях до становления, мучает его, хотя он редко позволяет себе это осознать. Он боится утраты формы — как физической, так и внутренней: стать чудовищем без разума для него страшнее смерти.
Мечты: Создать вокруг себя структуру — тихую, но незыблемую, где каждый винтик работает точно, как резьба на его фигурах.
Цели: Служить делу, которому посвятил себя его Сир Войцех, устранить угрозы внутри домена и за его пределами.
Дисциплины: Дикость и Доминирование.
Клан: Цимисх.
Мораль: 5.
Внешний вид: Мужчина с аккуратными усами и небольшой бородой, русые волосы средней длины, уложенные опрятно, но без излишней роскоши. Глаза зелёные, пронзительные и внимательные, словно режут взглядом насквозь. Кожа чуть бледновата, что придаёт лицу оттенок застывшей восковой статуи. Носит тёмно-бордовые хакмаррские одеяния с глубоким воротом, застёгнутым на старинные застёжки; в его облике нет показной роскоши — лишь чистота линий и сдержанная элегантность.
OOC: VladPodvor
