Ронан родился в прибрежной рыбацкой деревушке на востоке Флорвенделя. Море было его колыбелью, а запах соли и рыбы – постоянным спутником. В семье, где тяжесть ожиданий лежала плотнее зимнего снега на крышах их дома. Отец его, Бернард, был человеком из гранита и стали – потомственным моряком, чьи руки, покрытые шрамами и мозолями от тяжелой работы. Мать Ронана, Эмилия, была его полной противоположностью – тихим дуновением тепла в суровом мире. Она знала свойства каждой травы в окрестных лесах, умела успокоить плач ребенка и вылечить простуду отварами, чьи рецепты знала лишь она. Ее руки, хоть и трудолюбивые, были нежными, а голос – тихой песней, звучавшей в основном на кухне или в маленьком садике позади дома.
Детство Ронана проходило в вечном контрасте. С одной стороны – каменная дисциплина отца, требовавшего от сына быть крепче, сильнее, не показывать слабости, готовиться к суровой мужской доле. Бернард видел в мальчике лишь продолжателя дела, будущего моряка, чья ценность измерялась силой рук и крепостью характера. Он рано начал брать Ронана с собой в море, не для игр, а для наблюдения и посильной помощи – поднести снасти, убрать палубу. Море под отцовским взглядом был не волшебным царством, а местом тяжелого, опасного труда. В доме царил строгий порядок, разговоры были краткими, а проявление излишних эмоций или "глупых" фантазий пресекалось на корню.
С другой стороны, был мир Фредерики. В ее компании Ронан мог дышать свободнее. Она рассказывала ему старые сказки, шептала о духах моря, учила различать птиц по голосам и находить целебные растения. Именно от матери он научился видеть море не только как источнить пропитания, но как живой, дышащий организм, полный тайн и красоты. В ее руках, пахнущих мятой и ромашкой, или на тихих прогулках в обход отцовских делянок, Ронан находил отдушину.
Он рос наблюдательным и тихим ребенком, предпочитая одиночество или компанию матери шумным играм сверстников. В нем рано проявилась упрямая самостоятельность – если не мог что-то сделать силой, искал обходной путь, ловкость или хитрость. А еще в нем тихо зрело что-то иное, странное. Иногда, когда страх или обида захлестывали его (после особенно суровой отцовской выволочки или насмешек ребят), вокруг него могли сами собой дрогнуть листья на неподвижном воздухе или негромко звякнуть посуда на столе. Эти моменты пугали его самого, и он инстинктивно прятал их ото всех, даже от Эмилии, чувствуя, что это "неправильно", не вписывается в мир отцовских законов.
Так, в напряжении между каменной волей отца, теплой, но робкой защитой матери и собственными зарождающимися, непонятными силами, проходило детство Ронана – под сенью могучих деревьев и тяжелой тенью родительского ожидания, где каждое проявление его истинного "я" было шепотом недоверия к миру, который его окружал.
Холодной весной, когда грязь на дорогах еще хлюпала под сапогами, как живая, в деревню Ронана пришла беда, облаченная в латы и пергамент. Лорд земель где находилась деревушка в которой жил Ронан, вел войну где-то далеко на континенте. Потребовались "свежие души" – налог кровью, неотвратимый и страшный. Комиссар лорда, человек с лицом, высеченным из желтоватого камня, прошелся по спискам, тыча пальцем в имена. Выбор пал на самых крепких, на тех, кто мог вынести тяготы похода и удар клинка. И к немому ужасу Ронана и его матери Эмилии, палец замер над его именем. Его выносливость, наработанная годами под отцовской дисциплиной и в море, обернулась проклятием. Бернард лишь мрачно кивнул, молча сунув сыну свой старый, зазубренный нож – единственное наследство, больше похожее на символ каторги, чем на подарок. Это был призыв, лишенный всего, лишь голая необходимость выживания рода ценой плоти и крови одного из своих.
Холодный, пронизывающий до костей ветер весны, больше похожей на затянувшуюся зиму, встретил Ронана и других деревенских парней у ворот лагеря. Ворота эти были не символом защиты, а пастью, ведущей в чрево чудовища. Запах ударил в нос первым – едкая смесь пота, конского навоза, дыма костров, подгоревшей похлебки и чего-то еще, тяжелого и металлического, что позже он узнает как запах нечищеных доспехов и страха. Звуки – непрерывный гул, как в гигантском улье: лязг железа, топот сотен ног по грязи, резкие, нечленораздельные крики, стоны, ругань, оглушительный рёв сержантов, перекрывающий всё. Вид – хаос из грязных палаток,заляпанных грязью повозок, куч мусора и бесконечных рядов таких же потерянных, испуганных, ошалевших новобранцев в грубых домотканых одеждах.
Их тут же построили, вернее, бесцеремонно столкнули в кучу. К ним подошли не воины, а надсмотрщики – сержанты. Лица этих людей казались вырезанными из старого, потрескавшегося дуба или вылепленными из глины и оставленными на морозе. Глаза – холодные, оценивающие, без капли сочувствия, скользили по парням как по товару на рынке. Тыкали пальцами в грудь, заставляли широко раскрывать рот, дабы рассмотреть зубы, сжимать кулаки, напрягать спины. Ронана, с его широкими плечами, крепкой шеей и руками, привыкшими к работе на корабле, отметили сразу. Грубый толчок в спину – и он шагнул из ряда "пока еще людей" в ряд "сырья для мясорубки". Ни слова объяснения. Лишь хриплый окрик: "Ты, дылда, сюда! Будешь таскать железо!" Его отцовский нож, который он принес как талисман, был грубо выхвачен и швырнут в общую кучу конфиската. Первый урок: Ты – ничто. Твоя воля, твои вещи, твоя прежняя жизнь – не имеют значения.
Выдали грубую, не по размеру, колючую робу из мешковины и клочковатой шерсти, стоптанные башмаки на деревянной подошве, которые натирали ноги до крови с первого же шага. Никакого тепла, никакого достоинства. Это была униформа унижения. Привели в длинный, низкий барак. Воздух спёртый, пропитанный кислым запахом немытых тел, плесени и отчаяния. Нары – грубые доски, покрытые тонким слоем гниющей соломы. Ни тумбочек, ни сундучков – только место для тела. Ронан прижался к стене, пытаясь стать невидимым, но пространство сжималось, давя грубой реальностью: Ты здесь один. Твоя прежняя мягкость, твои мечты – слабость. А слабость здесь выжигают калёным железом.
Ещё до рассвета, в кромешной тьме, гул трубы. Резкая, неумолимая, бьющая по нервам. Топот, крики, толкотня. Опоздавших на построение ждала немедленная расправа. Сержант, по прозвищу "Жернов", с палкой толщиной в запястье, ходил вдоль строя. Муштра начиналась с унижения. Бег по колено в ледяной грязи. Бесконечные приседания и отжимания под ледяным дождем. Маршировка на месте до изнеможения. Любое замешательство, любая ошибка, любой признак усталости или непонимания карались мгновенно и жестоко. Удар палкой по ногам, пинок в живот, пощёчина, которая звенела в ушах и заставляла видеть искры. Цель была не научить, а сломать. Сломать индивидуальность, волю, чувство собственного достоинства. Превратить человека в послушное, пугливое животное, реагирующее только на боль и крик.
Когда Ронан, по привычке, попытался помочь споткнувшемуся пареньку с соседней фермы, "Жернов" был тут как тут. Не просто удар. Целая демонстрация. Он заставил окружить Ронана и того парня. Затем заставил Ронана избить того самого парня, которого он хотел помочь. Сначала Ронан отказывался, получая удары. Потом, когда боль и страх пересилили, он ударил слабо. "Сильнее, тварь! Или он сейчас тебя заколет!" – и сержант сунул в руку парню заточку. Ронан бил, пока его "друг" не захрипел и не перестал двигаться. В глазах парня он видел не ненависть, а такое же животное понимание: выжить любой ценой. Урок был выжжен в душе огнем: Любое проявление жалости, сострадания, помощи – смертельно опасно. Ты должен думать только о себе. О выживании. Любой рядом – потенциальная угроза или обуза.
Первое прикосновение к аду - это вручение алебарды в руки Ронана. Она была невероятно тяжелой. Древко – толстое, негнущееся ясеневое бревно, обработанное лишь грубо. Наконечник – массивный, уродливо-функциональный комок железа: рубящее лезвие топора, колющее остриё копья и загнутый крюк для стаскивания всадников или цепляния щитов. Общий вес заставлял руки дрожать уже через минуту удержания в стойке.
Тренировки были пытками на выносливость: Сержант-инструктор, бывалый рубака с отсутствующим глазом и шрамом через всё лицо с кличкой "Циклоп", не знал слов постепенно или аккуратно. Стойка! Держи! Не шевелись! – и Ронан стоял, вытянув алебарду перед собой, пока мышцы плеч, спины и предплечий не начинали гореть адским пламенем, дрожь не пробирала всё тело, а пот не заливал глаза. Падение оружия, опускание древка – немедленный удар плетью или древком по спине или ногам. Обучение основным ударам проходили стабильно каждый день с утра до вечера. "Циклоп" орал: "Руби! Как дрова! Всей силой! От макушки до промежности!" Тренировались на толстых, мокрых пнях или чучелах, набитых гнилой соломой и тряпьем. Каждый удар должен был быть сокрушающим, вкладывая всю массу тела, идти по дуге от затылка через плечо. Неправильный замах (слишком короткий, слишком длинный) или слабый удар – немедленная коррекция ударом сержантовой палки по суставам. Ладони Ронана быстро стерлись в кровавые месива, мозоли лопались, но палкой заставляли сжимать древко еще крепче.
Боль стала постоянным спутником. "Крюк в пах! Крюк в ноги! Вали с ног!" – резкий, хлесткий взмах снизу вверх, чтобы острием копья или крюком поразить ноги, пах коня или всадника. Требовал ловкости и точности, которой у Ронана не было. Неудачи карались насмешками и принуждением повторять сотни раз, пока ноги не подкашивались. Укол: "Коли! Тыкай! В горло, в глаз, в подмышку!" – резкий выпад вперед всем телом, чтобы вонзить острие копья в щель доспехов. Важно было не застрять. Тренировали на мишенях, а потом – в парах с тупыми наконечниками (которые всё равно калечили). Ронан, по привычке жалея, недодавал укол – и получал ответный тычок древком в лицо от напарника, подгоняемого сержантом. "Сильнее! Глубже! Представь, что это глотка того, кто хочет твоей матери!". Этот крик застревал в мозгу. Строй – Живая Стена: Алебарда – оружие строя. Ронана учили не просто махать ею, а стоять плечом к плечу с другими. Держать линию. Выставлять лес древков против кавалерии. Рубить и колоть синхронно, по команде. Любое нарушение строя, любая потеря дистанции карались коллективно. Если один отставал или ломал строй, били всех.
Это убивало последние остатки индивидуальности: Ты – винтик в машине смерти. Твоя задача – быть там, где приказано, и делать то, что приказано, пока не умрешь.
Если алебарда требовала выносливости и работы на дистанции, то меч был оружием ближнего боя. Его вес чувствовался иначе – не как длинный рычаг, а как сгусток свинца на конце руки. Носить его на поясе целый день – уже испытание. Сержант-инструктор презирал танцы. Удары учили простые, мощные, сокрушительные. Залогом успеха Основного удара - это вложить вес тела, мощно, как топором. Цель – пробить доспех, сломать кость, отрубить конечность. Тренировались на толстых бревнах, обтянутых кожей.
Каждый удар отдавался болью в запястьях и локтях. Ставить блоки, учили не уворачиваясь, а принимать удар на клинок или лучше на щит если он был. Звон стали, отдающийся болью в костях предплечья, стал привычным. Самые страшные уроки были в спаррингах. Сначала на деревянных муляжах, потом на затупленном железе, но в полную силу. Сержанты натравливали новобранцев друг на друга. Ронан видел страх в глазах противника – такого же парня из деревни. Первые разы он сдерживался. Получал жестокие удары, падал, его пинали. Потом в нем что-то надломилось. Страх за свою жизнь пересилил. Он начал бить первым, бить сильно, бить без жалости. Он видел, как его тупой меч оставляет синяки и ссадины, как противник падает, скуля. И сержант хрипел: "Вот так! Видишь? Жив остался! Запомни: жалость – это самоубийство. Тот, кто жалеет, первым ляжет в грязь!"
Ронан не стал мастером-фехтовальщиком. Он не был самым быстрым или техничным. Но он стал выносливым, как вол. Он мог часами стоять в строю под дождем, держа алебарду наготове. Он мог рубить мечом десятки раз подряд, пока руки не становились ватными, но не выпускал оружия. Он стал безжалостно эффективным. Его удар алебардой ломал кости, его меч рубил глубоко и тяжело. Он усвоил дисциплину – железную, слепую. Встать по команде. Идти туда, куда приказано. Рубить того, на кого укажут. Молчать. Подчиняться. Но цена была чудовищна. Каждый удар палки, каждый крик "Жернова" или "Циклопа", каждый вынужденный удар по товарищу, каждый подавленный порыв помочь, каждый раз, когда он чувствовал, как его внутренний, чувствительный мир сжимается и покрывается ледяной коркой, оставлял глубокую, кровавую трещину в его душе. Добрый, тихий мальчик, любивший море и сказки матери, медленно умирал, замурованный в каменном склепе солдата.
Он понял главное: Мир – это океан, где всё желает съесть тебя. Чтобы не стать добычей, нужно стать самым безжалостным хищником. Чувства – слабость. Мягкость – смерть. Его научили не чувствовать боль других. Его научили причинять боль. Его выковали в орудие. И это орудие теперь ждало только повода выстрелить. Тень войны накрыла его полностью, и в этой тени теплилась лишь искра выживания, освещая путь в бездну.
То, что называлось войной, было не благородным походом, а долгим, гниющим кошмаром. Грязь стала их второй кожей – липкая, холодная, вездесущая грязь траншей, по колено в которой приходилось стоять часами, пока ледяная вода разъедала плоть до костей. Холод пробирал глубже брони, голод был постоянным спутником, выворачивающим кишки. Вши, крысы, трупы – разлагающиеся, распухшие, служившие иногда единственным укрытием от шквального огня или жалкими ступеньками в глиняных стенах окопов.
Повседневностью стали не марши и парады, а вонь разложения, сливающаяся с гарью, стоны раненых, оставленных умирать в нейтральной зоне, и вездесущий хруст под сапогами – кости, щепки, черепки былой жизни. Предательство витало в воздухе: командиры, бросавшие своих на убой ради выслуги; братья по оружию, отнимавшие у умирающего последний сухарь или сапоги. Ронан, закованный в броню вымуштрованной дисциплины и выносливости, стал безликой частью этой машины смерти. Его алебарда и меч работали без сбоев – рубили, кололи, ломали кости в бесконечных стычках, штурмах жалких укреплений, резне в разоренных деревушках. Он научился спать стоя, есть что угодно, не чувствовать запах разложения и не смотреть в глаза тем, кого убивал. Его душа, уже израненная в лагере, медленно покрывалась толстой коркой омертвения. Но истинный ад был еще впереди.
Роковой день настал во время штурма каменного форта, гнездившегося на скалистом выступе. Ронан, благодаря своей силе и непоколебимости, оказался в первой штурмовой волне, на острие атаки – живым тараном. Они карабкались по крутому склону под градом стрел и камней, падали, кричали, умирали. Ему повезло добраться до узкого мостка перед воротами. Там началась мясорубка. Теснота, крики, звон стали, хлюпанье клинков, входящих в плоть.
Ронан работал алебардой, как жерновами, отбиваясь от наседающих защитников. И тут случилось. В хаосе схватки на него бросился раненый солдат врага, не в доспехах, а в промасленном кожаном фартуке. В одной руке он занес тяжелую кузнечную кувалду не алебарду, но не менее смертоносную в тесноте, а в другой... в другой он держал пылающий факел, привязанный к древку. Ронан инстинктивно парировал удар кувалды древком алебарды, но инерция броска опрокинула противника прямо на него. И в этот миг Ронан увидел дикий, обезумевший взгляд и движение руки с факелом – но не для удара. Солдат, падая, с ревом отчаяния опрокинул на Ронана большой кожаный бурдюк, висевший у него через плечо. Содержимое хлынуло – не вода, а густое, черное, кипящее масло, смешанное со смолой, предназначенное для поджога штурмовых лестниц.
Мир взорвался в агонии. Невыносимая, всепоглощающая боль обрушилась на правую половину его лица. Он услышал шипение и почувствовал, как кожа буквально сползает, как воск. Запах горелого мяса и волос ударил в ноздри, смешавшись с гарью боя. Он закричал, но звук был хриплым, булькающим – масло попало в рот, на язык, обожгло горло, сплавило губы. Глаз на правой стороне захлебнулся в кипящей жиже. Боль была настолько чудовищной, что сознание отступило, сменившись пульсирующей, огненной пустотой. Он рухнул, чувствуя, как горячая жижа стекает по шее под доспехи. Последнее, что он смутно осознал – это тяжелые удары сапог по телу и ощущение падения вниз, в липкую, холодную темноту у подножия стены.
Он очнулся в море смерти. Лежал лицом вниз в куче трупов – своих и чужих. Гниющая плоть, холодная грязь, запекшаяся кровь – все это было его ложем. Боль вернулась, нечеловеческая, пульсирующая, исходящая от правой стороны лица, которая теперь была не лицом, а открытой, обугленной раной. Он не мог открыть правый глаз – веко было сплавлено. Дышать было мучительно – каждое движение обожженных мышц лица и горла отзывалось новой волной пытки. Он пытался пошевелиться, но тело не слушалось, разбитое падением.
Он лежал среди мертвецов, слышал карканье ворон, чувствовал, как по нему ползают насекомые, ощущал холодную слизь разложения под щекой – той, что еще чувствовала. Время потеряло смысл. Сутки? Двое? Он существовал в узком тоннеле между невыносимой болью и полным забвением. Выжил он только чудом, благодаря дьявольской выносливости, заложенной в него годами тяжкого труда и муштры. Его подобрали не санитары, а мародеры, шарившие по полю боя после отхода врага в поисках добычи. Увидев это живое месиво плоти, они чуть не прикончили его сами, но что-то – может, слабый стон, может, остатки суеверного страха – остановило их. Его сбросили, как мешок с отходами, в повозку с другими безнадежными, везущую в преддверие ада – полевой госпиталь.
Если поле боя было адом, то госпиталь был его самой глубокой, самой гнилой бездной. Вонь стояла невообразимая. Земляной пол, покрытый заплесневелой, кишащей паразитами соломой. Стоны, бред, мольбы о смерти или о воде. Хирурги с окровавленными фартуками, похожие на мясников, работали быстро, грубо, без наркоза – пилы для ампутаций визжали, ножи резали, крики пациентов сливались в один жуткий хор. Рядом с Ронаном отняли ногу – он слышал хруст кости и визг пилы, чувствовал брызги крови и тепла на своей обожженной коже. Кто-то умер ночью, и его тело пролежало рядом до утра, остывая. Грязь, мерзость, страдание и равнодушие – вот воздух, которым он дышал. Его лицо... его лицо было кошмаром. Обширный, глубокий ожог от масла и смолы, усугубленный грязью и отсутствием ухода. Кожа на правой скуле и челюсти слезла, обнажив мясо и кость. Часть носа отсутствовала. Губы были изуродованы, рот перекошен. Правый глаз был навсегда скрыт под сплавленной массой рубцовой ткани и обгоревшего века. Боль была постоянной, но ее заглушала всепоглощающая вонь и грязь этого места. И взгляды... Медсестры, бледнея, старались быстрее перевязать его, не глядя. Раненые по соседству отползали, шарахались. Шепот был вездесущ: "Прокаженный... Глянь, Прокаженный... Не подходи, зараза..." Шепот превратился в шепоток, потом в открытые насмешки и откровенный ужас.
Кличка Прокаженный впилась в него крепче любого клинка. Она убила в нем последнее – имя. Ронан умер под стенами форта. Остался только Прокаженный.
Первым щитом от мира стали грязные бинты. Он обматывал голову, как мумию, стараясь скрыть ужас. И взгляды не прекращались. Сквозь бинты видели очертания кошмара, слышали его хриплое, шипящее дыхание. Отвращение и страх в глазах других были хуже физической боли. Тогда он нашел способ. В куче металлолома, выброшенной после ремонта доспехов, он выискал изогнутую, пробитую пластину от нагрудника. Грубая, неровная, покрытая ржавчиной и старой кровью. Он отбил заусенцы камнем, проделал грубые дыры для шнурков. Эта железяка стала его первой настоящей маской. Он притянул ее к тому, что осталось от лица, обвязал грязными тряпками. Холод металла на обнаженных тканях был мучителен, но это был холод защиты. Теперь люди видели не его лицо-рану, а безликий, уродливый кусок железа. Отворачивались не от него, а от маски. В этом было жалкое подобие облегчения.
Месяцы в госпитальном аду выжгли в нем все, что могло напоминать о человеке. Он видел, как целители ампутировали конечности не по необходимости, а чтобы быстрее освободить место. Видел, как умирающему отнимали последний глоток воды или корочку хлеба. Видел милосердное добивание тех, кто слишком долго мучился. Его собственная боль, его уродство, клеймо Прокаженного и этот конвейер страха и грязи сложились в несколько железных истин, ставших его новой верой:
Мир – это Боль. Жизнь – не дар, а борьба в самом грязном, кровавом ее проявлении. Удовольствие – иллюзия, страдание – единственная константа.
Люди – Твари. Все они – эгоистичные падальщики, видящие в других либо угрозу, либо ресурс. Доверие – самоубийство. Доброта – слабость, которая привлекает предателей и убийц, как кровь стервятников.
Сила и Жестокость. – Единственные Союзники. Чтобы выжить, нужно быть сильнее физически и морально. Нужно быть безжалостнее всех вокруг. Любая угроза, любая слабость (своя или чужая) должна уничтожаться немедленно и максимально болезненно. Это – единственный язык, который понимают.
Маска – Его Лицо. Его уродство – не несчастье, а откровение. Он – монстр. Прокаженный. Такова его суть. Мягкий Ронан сгорел в том масле. Его лицо теперь – холодное, бездушное железо. Оно не скрывает – оно являет.
Он вышел из госпиталя не солдатом, а тенью молчаливой, жестокой до патологии, аморальной, циничной до мозга костей и прагматичной до ледяной беспощадности. Он был пустотой, обернутой в железо и ненависть, носящей имя Прокаженный. Его боевой опыт был оплачен не доблестью, а потерей всего человеческого. Теперь он был готов к настоящей войне – войне против всего мира.
Выход из госпиталя был не освобождением, а изгнанием. Прокаженный шагнул в мир, где его имя вызывало не сочувствие, а животный ужас или язвительные насмешки. Первая, грубая железная маска защищала от взглядов, но была пыткой: ржавчина разъедала незажившие края раны, холод металла на обнаженной плоти причинял адскую боль зимой и накалялся докрасна летом, а примитивное крепление постоянно сползало. Она была символом отчаяния, куском брони, прикрывающим бездну. Ему нужна была не просто защита, а новое лицо. Орудие, достойное монстра.
Судьба свела его с Старым Гардом – не родственником, а одноруким ветераном-оружейником, чья мастерская ютилась на краю гиблого трущобного квартала. Гард, сам изувеченный войной, смотрел на жуткое лицо Прокаженного без дрожи, лишь с холодной оценкой мастера. "Хочешь скрыть? Глупость. Хочешь пугать? Эффективнее будет," – прохрипел он. И взялся за работу не из жалости, а за солидную плату добытую Прокаженным в темных переулках и извращенного интереса к задаче. Процесс был долгим и мучительным, почти ритуалом над бездыханным телом.
Сначала Гард снял точные мерки с уродливых контуров кости и рубцов, заставляя Прокаженного часами сидеть неподвижно под прикосновениями холодных инструментов. Потом началась ковка. Не бронзы слишком мягкой, слишком "теплой", а холодного, темного железа. Листы ковались на заказ, повторяя чудовищный рельеф его лица. Края маски, там, где она ложилась на живую ткань, были тщательно подогнаны и отбиты мягким свинцом, чтобы минимизировать трение, но это не спасало от боли полностью. Крепление – прочные кожаные ремни, пропитанные воском и дегтем, с застежками на затылке.
Это был шлем-личина, чтобы властвовать через страх. Когда Прокаженный впервые примерил готовое изделие, заглянув в мутное зеркало Гарда, он увидел не человека. Он увидел архетип ужаса. Железный демон войны. И это было... правильно.
Маска стала его истинным лицом, его доспехом для души, его оружием психологической войны. Он больше не прятался. Он являл миру его самое темное отражение. Страх огня остался – запах дыма заставлял его непроизвольно вздрагивать, а пламя ближе чем на десять шагов вызывало панику. Но теперь у него была железная защита и от этого.
Флорвендель, где он родился и искалечился, стал для него кладбищем. Каждый камень напоминал о боли, предательстве, грязи войны. Он был изгоем среди своих, вечным напоминанием о цене конфликтов, которые здесь вели лорды и короли. Служба в наемных бандах приносила гроши и лишь умножала грязь. Ему нужен был полный разрыв.
Заокеанье. Земли о которых ходили слухи в портовых тавернах: дикая земля, бескрайние просторы. Там бы не стали спрашивать о его прошлом. Его цели были приземленно-циничны: выжить на своих условиях, найти войну как единственное ремесло, которое он знал, и сколотить состояние на крови и страхе, купив себе окончательную изоляцию от ненавистного человечества.
Путь через океан был последним чистилищем. Корабль "Морская Ведьма", старый, скрипучий, воняющий крысами и соленой гнилью. Прокаженный занял место в трюме среди таких же отчаянных головорезов, беглых каторжников и авантюристов с пустыми глазами. Его маска делала его изгоем даже здесь – люди сторонились, шептались. Капитан, суровый морской волк, смотрел на него с недоверием, но молчал – золото Прокаженного было полноценным.
В долгом плавании, под вой ветра в снастях и рокот волн о борт, Прокаженный стоял на носу или сидел на мачте, недвижимый, как истукан. Его железное лицо было обращено на запад, туда, где садилось солнце его старой жизни. Он не ждал земли обетованной. Он ждал нового поля боя. Он ждал места, где его уродство станет легендой, а его жестокость – законом. Когда на горизонте показались незнакомые, поросшие диким лесом берега, он не почувствовал надежды. Он почувствовал готовность.
Старый мир с его болью и грязью остался за кормой. Здесь, под холодным железом новой маски, начиналась новая жизнь – жизнь Прокаженного. вечного солдата войн без чести и знамени, где единственным гербом было его обезображенное лицо, а единственной истиной – закон клинка и страха. Он сошел на берег, и его тень, отбрасываемая низким заокеанным солнцем, растянулась длинной и чужой, как сам этот новый мир.
1. Имя/прозвище:5. Внешний вид:
Ронан, О'Скайфи, "Прокаженный", "Безликий"
2. ООС ник:
IHateYou
3. Раса:
Человек
4. Возраст:
32 лет
До ранения лица:
Война и боль выковали Ронана в иную форму. Он – исполин под два метра, телосложение плотное и мощное, как скала, обтянутая стальными жилами. Его истинное лицо сокрыто навеки под грубой железной личиной – холодной, непроницаемой, с узкими щелями вместо глаз, из которых струится лишь бездонная тьма.
Кожа под маской – жертва огня и стали, но этого не увидеть. Волосы его средней длины, жесткие, темно каштанового цвета.
Одет он в поглощающий свет черный комбинезон с рукавами цвета запекшейся крови, а поверх – тяжелый плащ-накидка, впитывающую тени. Его исполинские, израненные сапоги словно вросли в грязь веков.
Он – ходячая крепость из железа, кожи и немой ярости, "Scáth gan solas" – Тень без света – в человечьем обличье. Красота здесь мертва, выжжена дотла.
6. Характер:
Ронан — нейтрально-злой персонаж. Он не машина для убийств, он холодный расчёт без капли сожаления и жалости. Действие оправдано лишь если оно служит выживанию или устраняет угрозу. Он не станет тратить силы без причины, но и не дрогнет, если решит, что чья-то смерть — эффективное решение. "Прокаженный" — квинтэссенция немой ярости. Он не приятен в общении — он смертельно опасен в молчании. Его "шутка" — это рубящий удар алебардой, его "спокойствие" — ледяная глыба презрения ко всему живому. В жестокой простоте его законов: "Сильный выживает", "Слова — слабость" и абсолютной, беспощадной серьёзности — заключается весь ужас его существования. Он не зло. Он — последствия.
7. Сильные стороны:
- Сила
- Выносливость
- Опытен в ближнем бою
- Абсолютная решимость
- Немое устрашение
- Прагматичный цинизм
- Ресурсоориентированность
8. Слабые стороны:
- Железная маска — ограничивает обзор, дыхание, вызывает клаустрофобию; её повреждение - ярость или паника.
- Пирофобия (панический страх огня) — теряет контроль при виде пламени, особенно направленного в его сторону.
- Социальная чума — не умеет договариваться, вызывать доверие; его присутствие сеет хаос и подозрения.
- Одержимость контролем — любое нарушение границ (попытка снять маску, внезапная теснота) провоцирует слепую агрессию.
- Эмоциональная глухота — не понимает мотивов других, не чувствует жалости; видит мир только через призму угроз.
- Физическая уязвимость — шрамы под маской (возможные проблемы с дыханием/зрением).
- "Искры человечности" — редкие проявления слабости (помощь таким же изгоям) ставят под удар его репуцию и безопасность.
9. Цели, мечты:
Его главная и единственная цель выживание любой ценой. Это его базовый инстинкт, заменивший все "хочу". Ему не нужны роскошь, богства и прочее. Лишь минимум ресурсов - еда, вода, починка маски и его оружия. Всё о чем он может мечтать - это полный контроль своего окружения: тишина, дистанция от шумного внешнего мира и полная предсказуемость дальнейших событий. Пиком его мечтаний может быть лишь укрытие (дом), в котором он сможет спокойно выдохнуть и показать свою слабость, которую никто не увидит, кроме его самого.
10. Роли
Воин-выпускник. Наёмник.
Последнее редактирование модератором:
!